Он рассказал об испуге служанок, когда они впервые увидели керосиновый холодильник. И о шалостях двух девушек, которые становились на стулья и пытались задуть электрическую лампочку, когда он два года назад установил в усадьбе движок. И о дуэлях на палках, во время которых аборигены редко увечат друг друга… и о странных случаях, когда кто-нибудь получает настоящие увечья.

Мы расположились на ночевку рядом с озерком, снабжавшим усадьбу водой. С полдюжины «ручных» пресняков улеглись вокруг на камнях и бревнах и наблюдали, как мы жарим на обед бифштексы. Утром мы свалили шкуры и ялик в пустой сарай и весь день ехали до Ма-нангуры на реке Фелше. Там мы встретились со стариком, который оказался подлинным философом. Старина Энди собеседником был удивительным и порой смешил до слез. Он с великим удовольствием пил метиловый спирт из четырехгаллонных бидонов, украшенных этикетками с черепами, костями, надписями «Не пить!» и указаниями, что делать в том случае, если кто-нибудь случайно сделает глоток.

— Но ведь эта штука ядовита, — сказал я.

— Чепуха, — презрительно фыркнув, отрезал Энди. — В спирт никто не осмелится подмешивать яду. В противном случае отравилась бы половина Северной территории!

Мы поздно легли спать под навесом позади его хижины и проснулись рано утром, окруженные собаками и облепленные мухами. Дарси и Энди были старыми друзьями. Они уселись в тени и затеяли разговор о политике и знакомых. А мы с Фиф решили познакомиться с окрестностями и местным населением. Энди был единственным белым человеком. Аборигены с десятками своих собак жили на другом берегу реки. Они переправлялись через нее в долбленках. Когда Энди был кто-нибудь нужен, он выходил на берег и кричал во все горло. Аборигены не знали, кого кричат, из-за расстояния и из-за того, что Энди никак не мог запомнить их имен, хотя в лицо знал каждого. Поэтому один из них садился в каноэ и начинал грести к Энди. Тот кричал и махал рукой, чтобы абориген или лубра вернулись, и в каноэ садился другой… и так, пока не приходила очередь нужного человека.

— Черт знает что за жизнь! — говорил, бывало, он, вытирая большую белую бороду, забрызганную слюной от надсадного крика. — Секретариат по делам туземцев забрал всех моих лучших работников.

Он усаживался в большое кресло, с королевским достоинством ожидая прибытия вызванного аборигена.

Аборигены явно уважали старину Энди и не обращали внимания па его крикливость. Стадо под его началом было небольшое, а требования невелики и просты.

— Господь бог загнал меня в это проклятое место, и он обязан заботиться обо мне! — с негодованием говорил Энди.

(Но до нас доходили слухи, что он очень боялся полиции из-за какой-то давней провинности.)

Уинстон Черчилль был аборигеном, не развращенным цивилизацией, и делал превосходные копья. Он знал лишь несколько английских слов, которые употреблял неправильно, но был очень умным стариком, и вскоре мы с ним неплохо понимали друг друга. Я остановился, чтобы посмотреть, как он привязывает четыре проволочных крючка к древку бечевкой, пропитанной для защиты от влаги черным воском, добытым из улья маленьких пчел, не имеющих жала.

Он ни разу не поднял головы и не подал вида, что знает о моем присутствии. Покончив с острогой, он стал делать новое древко из изогнутого куска дерева «джин-ди-джинди». Он нагревал изгибы на углях костра, и, когда палка готова была вспыхнуть, он вынимал ее из костра и терпеливо разгибал. Это повторялось снова и снова, пока восьмифутовое древко не стало прямым, как ружейный ствол. Затем он прорезал четыре паза для крючков, приладил и привязал их. Обвязав тонкий конец древка, чтобы тот не расщеплялся, он выдолбил маленькое отверстие в торце для вумеры.[6] Достав вумеру, у которой аккуратно привязанный крокодилий зуб служил штифтом, Уинстон Черчилль с невозмутимым лицом быстро и точно метнул копье в листья, плававшие на мелководье.

Потом, взглянув на меня впервые, он вручил мне острогу и вумеру, чтобы я попробовал тоже. Через неделю я уже бил этой самой острогой рыбу. Сила и точность броска при помощи вумеры на расстояние до пятнадцати метров поразительны.

Я предложил Уинстону Черчиллю обменять острогу на банку табака «Лог кэбин». Он согласился на обмен с такой легкостью, будто мы договорились заранее. Потом он сел в большое каноэ и, взмахивая (искусно, как Дарси) веслом, пересек реку и вернулся обратно с двумя легкими длинными копьями для охоты на кенгуру и большой вумерой с плоскими резными боками. Копья были очень легкие и удобные, с наконечниками, вырезанными в форме сердца. Снова не обращая на меня никакого внимания, он стал упражняться, метая копья в старый лист рифленого железа, прислоненного к дереву. Своими копьями он пробивал лист железа с расстояния в шестьдесят ярдов. Скорость была так велика, а траектория такая пологая, что наконечники проходили сквозь лист, не ломаясь.

Я был поражен. Прежде я думал, что аборигены метают копье под углом вверх. А он держал копье на уровне уха, делал несколько резких взмахов, чтобы придать ему устойчивость, и метал прямо, как дротик. И копье летит в цель по такой плоской траектории, что его очень трудно увидеть, а о том, чтобы увернуться от него, не может быть и речи.

Поднося аборигену копья в третий раз, я заметил, что наконечник одного из них расшатался. Порывшись в лендровере, я отдал ему ручные часы Фиф в обмен на два копья и вумеру, прежде чем он сломал их, демонстрируя мне. Часы можно купить за пять фунтов в любом городе.

Однажды, перекусив дюгоневым жарким и хлебом выпечки Фиф, я заметил Уинстона Черчилля, который прогуливался поблизости с явным намерением обменять два копья с длинными наконечниками и короткими изогнутыми древками. Я пошел посмотреть, что это такое, и он при помощи слов, смысла которых я не мог расшифровать, и множества наглядных жестов объяснил, что копья эти предназначены для забоя скота. Очевидно, аборигены, пробегая рядом с задремавшим быком, суют ему копье между ребрами и исчезают быстрее, чем животное сообразит, что случилось. Копья часто ломаются, когда бык падает, но сделать новое древко совсем нетрудно.

Я продемонстрировал Уинстону Черчиллю свою винтовку с оптикой, показал, как стрелять из нее. Он выстрелил… прямо в крытую корой хижину, стоявшую на берегу реки. Слава богу, что в ней и за ней никого не было. Потом он невозмутимо предложил мне два своих копья за винтовку, стоившую шестьдесят пять фунтов стерлингов. На лице его промелькнуло что-то вроде удивления только тогда, когда я забрал винтовку и вместо нее вручил ему карманный нож с множеством всяких лезвий. Не слишком далекие предки Уинстона Черчилля не поняли бы этого вообще. Но он не обиделся на меня, так как позже вернулся с двумя боевыми бумерангами со сложной резьбой и страшными на вид. Каждый имел в длину примерно два фута и шесть дюймов и форму плоской жирафьей головы и шеи. Конструкция этих бумерангов не предусматривает их возвращения после броска, однако, если такая штука попадет в вас, пройдет много времени, прежде чем вы начнете интересоваться, куда она девалась. Я нашел пояс с патронташем, большую — серебряную брошь и бронзовый браслет Фиф и обменял их на бумеранги.

Я был восхищен совершенством формы и отделкой весел, которые служили аборигенам одновременно и рулями на их больших неуклюжих каноэ. Дарси рассказал мне, что у них часто уходит много дней на поиски подходящего куска дерева и изготовление нового весла, когда они теряют или ломают старое. Они берут кусок твердого и без единого изъяна дерева футов шести длиной и дюймов двенадцати шириной и задумчиво строгают, пока поделка не станет гладкой и почти невесомой. С той же упрямой настойчивостью они вырезают свои каноэ из больших кленовых бревен, которые часто находятся на большом расстоянии от стоянки.

Во время переходов абориген все время высматривает деревья, годящиеся на древки копий и каноэ, и замечает места на будущее. Однажды Дарси купил каноэ у одного аборигена-ковбоя за мешок муки, несколько фунтов сахара и противомоскитную сетку. Абориген только что пригнал ее с другой реки, впадающей в залив, проделав путь в полтораста миль. Он потратил на изготовление ее из бревна десять недель.