Изменить стиль страницы

Помню, я сидел и лихорадочно соображал: что делать? как помочь летчикам? Нервы были напряжены до предела: что пережили в эту минуту пассажиры, не передать. Каждый сидел и растерянно думал: тебя хотят увезти за границу против твоей воли… чудовищно! Неужели же сидеть и покорно ждать, подчиняться неизбежному и этим двум негодяям с револьверами и бомбами…

Бабка как раскрыла рот, так и сидела, застывшая от испуга. Бандиты были рукой достать, приблизились к нашему ряду, когда самолет вдруг резко качнуло в одну сторону, потом в другую. Один от неожиданности чуть не свалился и, чтобы не упасть, уцепился за спинку сиденья; другой безуспешно хватал воздух, болтаясь туда-сюда. Запомнились их черты: один носатый, другой с лицом длинным, как редька, напомнил мне кого-то… Шкворень! Как есть он! Давно не видались. Вот куда тебя занесло, голубчик.

— Фасс!

Казалось, скомандовал не я, а кто-то другой.

Вслед за тем я четко увидел черную дырку ствола направленного на меня пистолета; мне чудилось, что такая дырка уже просверлена в моем теле. Грохнул выстрел, но мимо — самолет опять сделал резкий крен. Второй, тот, что был ближе к голове самолета, стал стрелять в кабину летчиков (потом выяснится, что ранил штурмана). И в ту же секунду, как черная тень возмездия, взвилось в воздух растянутое в прыжке упругое тело Акбара. Бандит дико закричал и выронил пистолет: зубы овчарки сомкнулись на его руке. Второй, обернувшись, выстрелил в собаку. Я не успел перехватить его руку.

После короткой схватки с помощью пассажиров бандитов удалось обезоружить и связать. Будет вам Турция!

Но где Акбар? Он истекал кровью…

Помню, как мы перевязывали его. Женщины предлагали платки, каждый старался помочь, чем может. Ребятишки плакали. Тем временем полет стал снова спокойным, самолёт перестало кидать из стороны в сторону. Оказывается, летчики, когда поступил сигнал тревоги, умышленно стали раскачивать его, чтобы хоть как-то помешать бандитам, не дать им осуществить задуманное. По радио они сообщили о нападении на самолет и теперь получили приказ следовать в ближайший аэропорт, чтоб там передать задержанных. Кроме того, Акбару требовалась немедленная медицинская помощь.

«Требуется вооруженный конвой и медицинская помощь», — радировали на землю. «Скорая… немедленно…» — отдавалось у меня в мозгу.

Успеем ли… Только бы успеть! Только бы успеть!

Акбар уже почти не подавал признаков жизни. Акбарушка, милый, потерпи!

Я всматривался в лица незадачливых угонщиков. Как я ненавидел их сейчас! А ведь точно. Шкворень. Он. Его длинная противная физиономия и родинка под глазом. Теперь я вспомнил: когда мы садились, Акбар глухо зарычал, принюхиваясь к земле, он-то сразу признал знакомый запах (собаки могут сохранять его в памяти долгие годы), но я не обратил внимания; посадка, все торопятся, дернул поводок, чтоб он шевелился живее. Да, друг Акбар, и тут ты оказался бдительнее всех.

Мы с Акбаром садились первыми, и они не заметили нас, иначе, думаю (даже уверен в этом), должны были бы действовать по-иному: собака — опасный противник. Кто-кто, а Шкворень знал это по личному опыту. И как я проглядел их? А еще пограничник, бригадмилец! Непростительно! А все потому, что размечтался лишка, перестал примечать вокруг. Они и расположились сзади, в хвосте, чтоб не привлекать ничьего внимания, раньше времени не открыть себя.

За то время, что мы не видались, Шкворень совершил ряд серьезных преступлений. Это выяснится на суде. Чем только не занимался: скупщик валюты и спекулянт, торговал на черном рынке разным хламьем. Потом, во время обыска на квартире, у него найдут обрез и кой-что другое. Заносчив, жаден, за пятерку родную мать продаст, не пожалеет. Не лучше был и его напарник. Одного поля ягода. Оба ранее судимы. Они хотели приискать себе убежище за рубежом и, вполне возможно, добились бы своего, если бы не Акбар. Он, и прежде всего он нарушил все их планы.

Ну, теперь, наверное, все. Допрыгался. Финал таков, каким и должен быть.

Самолет стал снижаться. Девушка-бортпроводница, не отходившая от Акбара, объявила:

— Садимся. — Она тоже волновалась. Все пассажиры переживали за Акбара.

Почему-то в голову лезла разная ерунда. Вспомнилось: последний «подвиг» Акбара перед уходом на границу — нашел очки соседа на даче. След брал в течение сорока восьми часов, как лучшая розыскная собака…

А рядом — другое: ранение в голову, может, останется глухой или ослепнет. Ну и что? Хоть глухой, хоть какой, только бы остался жив. Да он и без слуха слышит, все чует и знает наперед хозяина, знает, какой гость пришел в дом, хороший или плохой, и с чем, с добром или худом. Он все знает.

Тряхнуло. Сели. Самолет стал резко тормозить, тише, тише… Стали… На летном поле показалась машина с красным крестом, она спешит к нам. Только бы не слишком поздно… только бы не поздно… Акбарушка, потерпи, прошу тебя, потерпи еще немножко, ну совсем малость…

Покинутая

(За пароходом)

Мы плыли по Вишере. На пристани Данилов Лог я заметил белую с темными отметинами на груди и около ушей собаку-лайку, путавшуюся в ногах у людей. На минуту она мелькнула на причальных мостках, у самой воды, потом оказалась на берегу, трехметровым обрывом приподнятом над урезом реки; затем наш «Маяковский» дал отправной гудок, и еще минутой позднее из окна своей каюты я обнаружил, что собака бежит за пароходом.

Собака гонится за пароходом! Одна эта мысль заставила меня вскочить и кинуться на палубу.

Да, лайка продолжала бежать за «Маяковским», хотя пристань уже осталась далеко позади. Пароход шел как раз близко от берега, на котором мелькала быстрая, легкая фигурка собаки, и происходящее можно было видеть во всех подробностях.

Кто-то есть на пароходе, от кого не хочет отстать собака. В первый момент я, естественно, не придал этому особого значения. Но когда прошло десять минут, двадцать, полчаса, а собака все продолжала гнаться за пароходом, я ощутил укол в сердце.

Долго ли она будет бежать? И кто тот безжалостный, называющий себя ее хозяином, который может спокойно взирать на такое проявление преданности верного животного?

Сначала берег был ровный, и лайка даже обгоняла судно, несясь стремительными упругими прыжками, легко перебрасывая свое пушистое тело через встречные препятствия — колдобины, вымоины, стволы упавших деревьев. Время от времени остановится, посмотрит на пароход — и дальше. Иногда полает, всматриваясь в корму.

Потом начался лес. Ее было не видно. Я думал уж — отстала. И вдруг снова появилась. С какой стати: она совсем не считала лес неодолимой преградой! Где были «колки» — обегала стороной, где оказывался сплошной массив — проскальзывала между деревьев. И все дальше, дальше от Данилова Лога уносили ее быстрые ноги.

Уже никакого признака жилья вокруг, редки-редки кусочки пашни, лес, чащоба, да еще к тому же ненастная хмурая погода (сентябрь в этих местах неприветлив), накладывающая на все отпечаток какой-то дикой, суровой нетронутости, а она бежит и бежит.

Ведь могут встретиться и дикие звери, хищники — волк, медведь, которые растерзают ее… Я больше не мог пассивно созерцать это.

Побежал вниз. Там уж все пассажиры сгрудились у левого борта и тоже смотрят на берег. А кто на корме, куда лает собака?

— Хозяин, наверно…

— Кто таков?

— Да мальчик, говорят, какой-то… Да его уж там нет, ушел, чтобы собака не видела… Да вон он!..

Подросток лет пятнадцати-шестнадцати. Я спросил его, кто он, откуда и куда. Ответил: учится в Чердыни, в лесотехническом техникуме, возвращается с каникул… Он стоял, смущенный тем, что вдруг оказался в центре внимания пассажиров, полуспрятавшись за стенку, чтоб не могла видеть собака с берега, а сам неотступно следил за нею. Даже отвечал на расспросы, не повертывая головы.

Лайка, верно, его. Кличка — Капитан. Хорошая охотница, какой и положено быть лайке, хотя еще нет трех лет от роду. Ходил с нею в лес — белковал удачно; шкурки убитых зверьков сдал — купил учебники, кое-что из вещей.