Дважды в неделю он встречался с фрау Арнольд, а остальное время жил радостным предвкушением встречи. Поначалу он только провожал ее до дому, а потом они стали прихватывать еще полчасика, обходя кругом ее квартал. Он интересовался ее работой на заводе, особенно тем, что она называла политработой, а она расспрашивала его о школе. Как-то она ему сказала: «Вы счастливчик, ничто не мешает вам учиться». Ей для работы на заводе очень не хватало специальных знаний. Поневоле обходишься скудным школьным багажом, хотя рабочим теперь предоставлена возможность учиться по университетской программе. Но у нее слишком серьезные обязанности на заводе, чтобы думать о курсах подготовки.

Они стояли перед ее домом. Моросил ноябрьский дождь, и ветер обдавал их водяной пылью. После некоторого колебания фрау Арнольд решилась на полчаса пригласить Хольта к себе. Он последовал за ней во двор, к боковому корпусу, и они поднялись на четвертый этаж.

С лестничной площадки дверь вела в жилую кухню. Против входа виднелись две двери, налево стояла плита, направо — диван с высокой спинкой. На диване сидел, развалясь, мужчина в жилете и рубашке без воротничка, в широких помочах и черных нарукавниках, заходивших ему за локоть. Ноги в одних носках он протянул на табуретку. Круглое красноватое лицо, на носу очки без оправы. Человек этот изучал объявления насчет обмена всякого имущества, печатавшиеся на последней странице местной газеты.

— Вот так-так! — воскликнул он. — Что я вижу! Наша Юдит завела новую моду! Приводить кавалеров! — Но когда Хольт представился, человек в носках сорвался с дивана, наспех сунул ноги в башмаки и воскликнул, сопровождая свою речь короткими поклонами:

— Что я слышу! Сынок господина профессора? Какая честь! Что же ты сразу не сказала? Откуда мне было знать, ведь на лбу у него не написано, прошу вас, вот стул, почему вы не садитесь?.. Куда девался мой пиджак?..

— Не трудись, — сказала фрау Арнольд. Она без объяснений открыла дверь в комнату направо, пропустила вперед Хольта и захлопнула ее за собой.

Небольшая комнатка. Железная койка, шкаф, умывальник, столик с письменными принадлежностями, книжная полка. Хольт заметил, что ключ торчит в замке изнутри. Итак, она живет здесь сама по себе, а этот человек в кухне… Хольт показал на дверь и спросил:

— Ваш муж?

Она кивнула.

— Да, муж. — А потом подошла к Хольту и, глядя на него в упор, сказала раздельно, с ударением: — Я не хочу говорить об этом! Никогда, ни при каких условиях не спрашивайте меня о моей семейной жизни, а если спросите — конец: мы с вами больше не знакомы! Поняли?

— Понял, — сказал он. — Ради бога, простите!

В эти промозглые ноябрьские вечера Хольт часто сидел у фрау Арнольд. Ее муж теперь, едва выглянув из-за газеты, лукаво подмигивал гостю, когда тот проходил мимо. Он вызывал у Хольта все большее отвращение, временами переходившее в ярость. Как-то под впечатлением минуты он, позабыв о запрете, спросил у фрау Арнольд:

— Почему бы вам не съехать отсюда? — Он разумел человека на диване, но вовремя спохватился. — Я хочу сказать, почему вы не подыщете себе приличную квартиру?

Он видел, что его маневр от нее не укрылся, однако она приняла его объяснение.

— А чем плоха эта квартира?

— Чем плоха? Ну как же! С лестницы входишь в кухню. Нет ванной комнаты, уборная этажом ниже…

— Квартира право же неплохая, — стояла она на своем. — Мы как-нибудь вернемся к этому.

Он тут же забыл об их разговоре. Но несколько дней спустя, в субботу, когда он зашел за ней на завод, она предложила:

— Мне надо разнести по адресам несколько ордеров Общества народной солидарности. Может быть, вы меня проводите?

Он пошел с ней. Грязные улицы, такие же дома-казармы, в каком жила она, но еще более ветхие, мрачные, на грани разрушения. Куда она его ведет? Подворотня. Сквозной двор. Снова подворотня. Снова сквозной двор. Наконец в глубине третья подворотня, крутые выщербленные ступени, тесная, темная лестничная клетка. Вонь и сырость. Лестничная площадка с единственной раковиной — и пять дверей в квартиры. Они постучали, им отворила старуха. Комната метров в двенадцать с плитой и кроватью — только одна эта комната. На кровати — парализованный старик. Рядом еще одно ложе: прямо на полу матрац и на нем одеяло. Спертый воздух, полумрак. Перед самым окном высокая кирпичная стена. Из каменного колодца заднего двора не увидишь ни кусочка неба, сюда не заглядывает солнце, здесь нет доступа дыханию ветра. Люди погребены заживо.

В памяти Хольта ожили картины: виллы и сады, барский дом в Гамбурге, где он недавно гостил, и пронизанный солнцем Бамбергский особняк, где прошло его детство… А здесь старая женщина радуется, как ребенок, ордеру, и ни единого слова жалобы. Они вышли на улицу. Хольт вздохнул с облегчением, но Юдит повела его дальше. Новая казарма, душный двор, темный лаз в подвал — и снова то вверх, то вниз по ступеням. В сознании Хольта запечатлелись картины: сырые, промозглые щели, чердачные клетушки, жилые кухоньки с прогнившими полами, четверо на шестнадцати метрах, уборные за фанерными перегородками на лестницах, и повсюду люди — дряхлые старики, испитые мужчины и женщины, золотушные дети…

Наконец они все роздали. Хольт не проронил ни слова. Только перед дверью фрау Арнольд он сказал:

— Вы дали мне хороший урок, я запомню его на всю жизнь.

— Какой еще урок? — удивилась она. — У меня и в мыслях не было давать вам уроки. Ну как, нравится вам теперь моя квартира?

— По правде сказать, — ответил Хольт, — у вас совсем неплохая квартира.

Хольт пригласил фрау Арнольд в театр, но она отказалась. Вскоре он повторил свое приглашение, уже более настойчиво. Давали «Войцека», пьесу Георга Бюхнера. Фрау Арнольд опять покачала головой. Но Хольт стал ее уговаривать: ведь это первая пролетарская трагедия в немецкой литературе. Она долго колебалась, чем очень его удивила — он знал ее решительную натуру. Наконец она все же сдалась на его просьбы.

Только в театре ему стало ясно, чем вызваны ее колебания: теперь, зимой, у нее не было ни одного выходного платья, лишь юбка с пуловером. Юдит шла рядом, прямая и стройная, исполненная чувства собственного достоинства, но он понимал, что ей не по себе среди приодетой толпы, пусть даже большая часть этих нарядов перешита из старья. В антракте он завел об этом разговор. Он знал, что может ей все сказать, лишь бы это было от чистого сердца.

— Обидно отказываться от театра из-за такой ерунды, как туалеты. Сейчас у большинства нет ничего на смену. Чего стоит хотя бы мой костюм… Отец уже собирался его выбросить. Да вы по сравнению со мной глядите королевой… Следующий раз пойдем на галерку. Туда можете ходить даже в своей робе, это никого не удивит.

Она рассмеялась и благодарно пожала ему руку.

С тех пор они стали завсегдатаями галерки и отлично чувствовали себя среди студентов и школьников. Однако зимой на заводе опять начались трудности: холод, недостаток топлива и сырья. У фрау Арнольд не оставалось времени для Хольта.

Раз в неделю они все же встречались. И Хольт уже понимал, что она вовсе к нему не снисходит, а, как и он, дорожит совместно проведенными часами.

Но едва он в этом убедился, как обрел былую самоуверенность. Он позабыл ее предупреждение насчет мизинца и руки. Одного вечера в неделю было ему мало; как-то он без предупреждения пришел к ней в воскресенье, и она даже обрадовалась! Мужа не было дома, он все свободное время просиживал в кабачке за углом, играл в скат. Фрау Арнольд заварила чай из листьев ежевики. Это был сложный церемониал; покончив с ним, она разлила горячий напиток в две большие чашки и подала на стол.

В это воскресенье он читал ей лирические стихи поэтов — от Грифиуса до Гофмансталя — и неожиданно наткнулся на резкий отпор.

— Это чувства правящих классов, нам они ни к чему.

Его возмутила такая утилитарная точка зрения, и они долго спорили.