Рейн Ширли

Жертвенник

ЧАСТЬ 1

7 июня 1 года Свободы 10 часов утра.

Меня зовут Лумпи. Два месяца назад мне исполнилось шестнадцать, хотя многие думают, что я младше. Это потому, что я ростом не вышел. Мы все такие, и отец, и дед. И что с того? Главное, чтобы голова работала как надо, а с этим у меня все в порядке, иначе бы я тут не оказался. Ну, и еще, конечно, сбывается пророчество моей прабабки Алис. Говорят, когда я родился, она посмотрела на меня и сказала: «Ну, этот у нас будет везунчик.»

К сожалению, Алис умерла еще до того, как я научился говорить. Интересно было бы узнать, что она такое во мне углядела. Ну, так или иначе, она оказалась права. Мне и вправду не раз удавалось выйти сухим из воды там, где другой не то что ногу – голову сломал бы.

Цекомп объяснил мне, где найти небольшой переносный компьютер и как с ним работать. Это такая плоская прямоугольная коробочка толщиной с палец и размером… ну, примерно как две сложенные вместе ладони. На внутренней стороне крышки экран, на котором появляется запись, а в нижней части вроде как клавиатура, хотя на самом деле клавиш нет, просто маленькие квадратики с буквами. Дотронешься до какой-нибудь из них, и на экране появляется буква.

Если нажать нужную клавишу, компьютер будет работать с голоса. Я сейчас так и делаю – говорю, а на экране появляются слова.

Отличная штука этот мой Компик. Такое я придумал для него имя, хотя вообще-то он называется по-другому. Электронная Записная Книжка, вот как. Но это слишком длинно. Он легкий, красивый, со специальным шнуром, чтобы его было удобно носить на плече, и может непрерывно работать целый год. С ума сойти.

Цекомп сказал, что Компик мой, навсегда – это его личный подарок. И часы тоже… Ну, в смысле, часы он мне тоже подарил. В награду за то, что я быстро понял, как ими пользоваться, так он говорит. А что тут не понять? Цекомп отлично объясняет. Часы очень красивые, с браслетом, который надевается на запястье. Представляю, как наши вытаращат глаза, когда их увидят.

Я хочу предложить господину Аликорну ввести новое летоисчисление – так, как написано здесь наверху. Если бы мы знали, сколько точно лет прошло от Рождества Христова, тогда другое дело. Но в Смутные Времена, наступившие после Беды, все перепуталось. Когда из леса вышли пауки, люди стали вести счет времени от Явления, как они это называли. Но теперь с властью пауков покончено. И, если разобраться, по-настоящему мы только сейчас начинаем жить, потому что только сейчас снова обрели свободу, а без нее были все равно что домашние крысы, которые шагу не могут ступить без разрешения хозяина. Думаю, это будет правильно – вести новое летоисчисление с того времени, когда у нас началась новая жизнь. И звучит здорово – 1-й год Свободы, 2-й год Свободы и потом, когда-нибудь, 150-й год Свободы. Ну, и так далее.

Пока хватит. Есть хочу.

Как он плакал, когда Дети Богини уходили, как умолял их взять его с собой! Нарушив всякую субординацию, побежал к Королеве Моок, валялся у нее в ногах, убеждал не верить людям и просил не бросать его здесь одного. И она не рассердилась, нет. Сказала, что понимает его сомнения и в какой-то степени сама разделяет их, но именно поэтому ему необходимо остаться. Если все пойдет как надо, он присоединится к ним, но чуть позже, добавила Королева.

Если же, не дай Богиня, случится беда, ему сообщат, что делать.

Сын мой, будь мужественен, сказала она. И терпелив. Нам всем сейчас это требуется как никогда – мужество и терпение. А потом сознание Эрритена затопила исходящая от Моок теплая волна нежности и веры в него; что-то вроде материнского поцелуя на прощание.

О том, что оправдались его худшие опасения и несчастье все-таки произошло, ему стало известно уже утром на следующий день после того, как Детей Богини изгнали из города. Он, конечно, в ту ночь ни на мгновение глаз не сомкнул. Сидел на крыльце, совершенно обессиленный, потерянный, с таким ощущением, точно вместе с Детьми Богини его покинула душа, как вдруг в голове зазвучал далекий, еле слышный, но хорошо знакомый голос. «Говорил» Тимор.

– Почти все погибли, Эрритен. Виноват… Антар. Жди…

Прозвучало еще несколько слов, но их уже было не разобрать.

Голос слабел с каждым мгновеньем, а потом совсем сошел на нет.

Эрритен вскочил. Почти все погибли? Волосы зашевелились у него на голове. А Хив? Что с Хивом?

После того, как Эрритен узнал ужасную правду, тревога за Брата ни на мгновенье не оставляла его. Жгла, как огнем, терзала, не давала уснуть. Но не только страх и беспокойство бушевали в его душе; еще и испепеляющая, жгучая ненависть. Ко всем людям вообще, но, в особенности, к Антару.

Ответ на вопрос, который мучил Эрритена больше всего на свете, он получил поздней ночью, когда рухнул на постель в бесплодной попытке если не уснуть, то хотя бы немного отдохнуть. Бесполезно. Не помогло и то, что, перед тем как лечь, он в одиночку прикончил почти целый кувшин вина, хотя вообще пил очень мало.

Это был не сон и не явь. Смутные, тревожные образы беспрерывно мелькали в сознании, не давая расслабиться, мешая хотя бы ненадолго отключиться; даже тогда, когда Эрритен проваливался в вязкое полузабытье, какая-то часть его все время помнила, где он и что с ним происходит.

Внезапно его ушей коснулся легкий стук. Эрритен подскочил, как ужаленный, и сел на постели. Почудилось? Нет. Спустя некоторое время стук повторился. Теперь его происхождение не вызывало сомнений. В окно влетел и упал на пол небольшой камень.

Эрритен бросился к окну и увидел темную фигуру, почти растворившуюся в ночных тенях. Это оказался невысокий мужчина с заметным брюшком, полуголый и чернокожий. «Человек с другой стороны» – с противоположного края острова, где жило другое племя пауков, содержащее при себе чернокожих двуногих. Сердце Эрритена заколотилось с такой силой, что, казалось, вот-вот выскочит из груди. Он сделал посланцу знак, тот бесшумно и ловко перемахнул через подоконник и оглянулся, словно желая убедиться, что они здесь одни.

Эрритен так никогда и не узнал, каким образом чернокожий сумел так быстро оказаться на этой стороне острова и беспрепятственно пробраться сквозь кордон, который к этому времени Аликорн уже выставил на границе города. Может, обогнул остров на лодке, а может, прискакал на лошади, оставил ее где-нибудь в лесной чаще, а потом, точно змея, проскользнул мимо стражников, так что никто его не видел и не слышал. Эти чернокожие умели появляться и исчезать совершенно незаметно. Во всяком случае, на следующий день в городе не было слышно никаких разговоров, что непременно произошло бы, если бы посланца поймали или хотя бы заметили.

От чернокожего неприятно разило жиром, которым, наверно, было смазано его лоснящееся тело, и еще чем-то кислым, больше всего похожим на запах перебродившего пальмового сока, из которого эти дикари варили свое отвратительное «пьяное» пойло. Блестя заметно выделяющимися на темном лице белками глаз, он замер посреди комнаты, откинул назад голову, пожевал губами и вдруг заговорил. Негромко, слегка подвывая и коверкая слова, как это обычно делали люди «с той стороны».

– Эрритен, устами этого человека с тобой говорю я, Королева Моок…

– Она жива? – воскликнул Эрритен.

В душе мгновенно вспыхнула безумная надежда, что никакой беды не случилось, и все Дети Богини уцелели. Уж если такой старой, немощной Моок это удалось, то что говорить о других, молодых и сильных? Таких, к примеру, как Брат Хив. Посланец, казалось, не слышал вопроса Эрритена. Так оно, скорее всего, и было. Наверно, он даже не понимал, что говорит. Наверно, его заставили выучить послание или попросту «вложили» слова непосредственно в голову.