С этих пор всё на «Диане» было подчинено одной мысли, одному движению всех сердец — бегству из Симанской бухты.

Но в течение еще долгого времени для этого не представлялось удобного случая. Когда ветер благоприятствовал, на рейде стояли английские фрегаты, готовые каждую минуту выйти в море, а когда путь был свободен, удерживали противные ветры.

Ежедневно, лишь только поднимался ветер, Головнин садился в свой парусный бот и выходил в открытое море.

Он проводил там многие часы. Что делал он там? Он ловил ветер каждого румба и делал какие-то отметки в своей записной книжке, словно стараясь предугадать будущее его направление.

Но тем, кто не задавал себе этого вопроса, казалось, что капитан русского шлюпа просто совершает свою обычную морскую прогулку.

Для бегства нужен был только один ветер — норд-вест. Но такие ветры наблюдались у мыса Доброй Надежды только зимой. Летом они бывали очень редки.

И снова приходилось терпеливо ждать.

Наконец он пришел, этот желанный ветер. Он дул с благоприятной силой, в благоприятную сторону и с каждым часом усиливался. К тому же и погода хмурилась.

И Головнин отдал тотчас же приказ готовиться к выходу а море.

В этот день в нем произошла перемена, которую все заметили. Внешне он был спокоен по-прежнему, но черные глаза его горели решимостью и отвагой, в каждом движении, в каждом слове чувствовалась какая-то особенная сила. Он как будто даже стал выше ростом.

«Диана» сразу вернулась к жизни. Все зашевелилось на ней. Без суеты, с проворством и точностью, которые всегда так усердно воспитывал Головнин в своих матросах, команда работала на парусах, в трюме, у якорей.

Петр Рикорд стоял на носу, наблюдая за каждым движением англичан.

На адмиральском корабле у Барти паруса не были привязаны. Другие же военные суда, превосходившие «Диану» вооружением, и вовсе не были готовы к выходу в море. Пушечные порты их были плотно закрыты.

Правда, два английских фрегата лавировали в открытом море против ветра, стараясь войти в гавань, но до ночи они вряд ли могли это сделать и помешать «Диане».

Но все же то был великий риск.

И Головнин сказал офицерам:

— Помните, впереди нас ждут свобода, океан и долг, что возложило на нас отечество. Смело вперед, господа!

В половине седьмого вечера, при сильной пасмурности, на Симанскую бухту налетел крепкий шквал с дождем.

Головнин стоял на вахтенной скамье. Его радовали и шквал и дождь. Он их предвидел, выбирая час для ухода. И он приказал немедленно привязать штормовые стаксели. Это было исполнено мгновенно.

Старые матросы — Шкаев, Симанов, Васильев, Макаров, приготовив топоры, стали у якорных канатов и замерли в ожидании команды.

Капитан подал знак рукой:

— Руби!

Топоры дружно опустились на упругое, просмоленное тело канатов раз, другой, третий — и концы канатов медленно поползли в море сквозь железные клюзы. Якоря «Дианы» остались лежать на дне Симанской бухты.

А «Диана», поворотясь на шпринте, свободно заколыхалась на вольной воде и, держа на себе штормовые стаксели, направилась к выходу из залива.

Шестьдесят человеческих сердец готовы были в эту минуту выпрыгнуть от радости из груди.

Побег был так дерзко задуман и так дерзко внезапно выполнен под самым носом у адмирала, что англичане только сейчас заметили маневр «Дианы». Со стоявшего рядом с ней фрегата «Нереида», где капитаном был Корбет, раздалась вдруг громкая брань по-английски.

Головнин рассмеялся. Ему показалось, что бранился сам Корбет.

В рупор кричали с фрегата в сторону адмиральского корабля:

— Алло! Алло! Русские вступили под паруса и уходят из гавани! Внимание! Чорт бы вас побрал, прозевали русский шлюп!

Но какие меры были приняты на адмиральском корабле, для Головнина уже осталось неизвестным. Он смотрел только вперед.

На «Диане» продолжалась горячая работа. Миновав суда, стоявшие в заливе, и вступив в проход, беглецы стали поднимать брам-стеньги и привязывать паруса.

Офицеры во главе с Рикордом, даже Начатиковский и Скородумов, даже старший кок и гальюнщик, работали на марсах и реях.

За два часа, несмотря на крепкий ветер, дождь и темноту, удалось поставить паруса, и в десять часов вечера «Диана» вышла в море после более чем годового пребывания в плену.

А оба английских фрегата еще продолжали лавировать против ветра.

И тогда Головнин крикнул с вахтенной скамьи:

— Господа офицеры, ребята! Мы снова на свободе! Поздравляю вас с походом! Ура!

Дружное «ура» огласило море.

Все смотрели вперед на высокие беспокойные волны. Лишь мичман Мур смотрел в подзорную трубу на берег. Там маячила одинокая человеческая фигура, привлекшая его внимание. Человек стоял на песке, у самой воды, и глядел на «Диану». То был Ганц-Рус, пришедший из своей долины еще раз навестить земляков.

Когда этот русский человек, потерявший свое отечество, увидел, что последний пловучий клочок его родины одевается парусами и уходит, он снял свою тростниковую шляпу и отдал земной поклон уходящим.

А когда он поднял голову, «Дианы» за темнотой и дождем уже не было видно.

Глава тринадцатая

ОГНИ СВЯТОГО ЭЛЬМА

Шквал» так внезапно налетевший на Симанскую бухту, столь же неожиданно и быстро прекратился, но ветер продолжал быть попутным для беглецов, небо было чисто.

Взошла луна, при свете ее было видно, что земля Доброй Надежды осталась далеко позади. Погони не было.

Но все же Головнин решил спуститься к югу, а затем плыть в больших широтах к востоку. Так можно было скорее уйти от мыса Доброй Надежды и затем обойти с юга Новую Голландию и выйти к Ново-Гебридскому архипелагу.

Путь долгий. Плавание сулило быть тяжелым и бурным.

Провизия оставалось немного, и матросы получали лишь по две пятых положенного рациона.

— Но для русских моряков лучше бури и голод, — сказал Головнин команде, — лучше смерть от стихии, служению коей мы себя определяли, чем плен! Не так ли я говорю?

— Так, Василий Михайлович! Лучше смерть! — подтвердили все.

День и ночь шлюп нес полные паруса, честно делая свои восемь миль в час.

Офицеры и команда не покидали палубы, проводя все время в неутомимой работе.

Головнин поблагодарил экипаж «Дианы» особым приказом, чтобы труд и самоотверженность русских моряков в столь тяжкие дни плавания навсегда сохранялись в архивах военного флота.

В первый день никого не встретили в море, а через два дня марсовой вдруг крикнул с мачты:

— По носу большое трехмачтовое судно!

Это мог быть и английский военный корабль. Головнин на всякий случай отдал приказ приготовиться к бою.

Никто не допускал более и мысли о плене, хотя бы то был самый большой многопушечный корабль англичан.

Немедленно открыли накрепко задраенные люки, подкатили к ним пушки, приготовили картузы с порохом и железные подносы с ядрами, в жаровнях задымились фитили.

Бомбардиры стали к пушкам, команда — в ружье.

Шлюп продолжал свой путь в полной готовности к бою.

Наконец марсовой крикнул:

— То купец! Идет к востоку!

Однако, миновав одну опасность, «Диана» попала в другую, грозившую ей более, чем целая эскадра неприятельских кораблей.

Ночью разразился жестокий шторм с грозой. Рваные, растрепанные ветром облака неслись со стремительной быстротой над самым шлюпом, едва не задевая концы его мачт.

Воздух был насыщен водяной пылью, на губах чувствовалась соль. Вскоре все небо покрылось одной черной тучей. Ветер быстро менял направление, бросаясь на корабль со всех румбов. Команда не успевала менять паруса.

Волнение все усиливалось. По бокам «Дианы» вздымались водяные горы, верхушки которых срывало ветром и бросало на палубу, отчего та блестела при свете молнии, как лед.