Все жили в спокойном ожидании входа в Петропавловскую гавань.

Только в каюте мичманов Врангеля и Литке было не совсем спокойно.

Врангель, лежа, как всегда, с книгою в руках, был занят чтением записок Крашенинникова о Камчатке. Литке же то садился на свою койку, то метался взад и вперед по каюте.

На-днях капитан снова его пробрал. Лейтенант Кутыгин передал через Литке приказание команде о смене парусов. Литке спутал названия снастей, сбил этим с толку команду, и в конце концов фрегат перестал слушаться руля.

Это так огорчило и возмутило Василия Михайловича, что он вызвал Литке в капитанскую каюту и, против обыкновения, не только не пригласил садиться, а даже выдержал его у двери в течение нескольких минут, делая вид, что чем-то занят.

Наконец он встал, прошелся несколько раз из угла в угол, затем заговорил сухо, строго и даже резко:

— Господин Литке! Я взял вас на шлюп по просьбе Сульменова. Каюсь в этом. Но все ж таки я брал мичмана, сиречь морского офицера, а не сбитенщика с кронштадтского базара. Оказывается, вы до сих пор еще не знаете службы!

— Мне негде было ей научиться, — с юношеской искренностью отвечал Литке.

— Но у вас нет даже книжных знаний, хотя вы не выпускаете книги из рук.

— Мне негде было приобрести те познания, о которых вы говорите, — я не проходил курса морских наук.

— Как же вы тогда сделались моряком?

— Позволите рассказать? — несмело спросил мичман. Василий Михайлович глядел на него строго и с удивлением.

— Сказывайте. Это даже любопытно: мичман — не знающий парусов...

Литке откашлялся, переступил с ноги на ногу, спросил:

— От самого начала?

Головнин перестал ходить, остановился против него и внимательно посмотрел на юношу. Что это? Действительно ли он так прост, как кажется, или хитрит и представляется? Но во всей фигуре молодого человека, продолжавшего стоять навытяжку у порога, в выражении его глаз было что-то располагавшее к нему. Сердце Василия Михайловича смягчилось. Он сказал, опускаясь в кресло:

— Можете и от начала.

И Литке стал рассказывать... В 1812 году, когда ему минуло пятнадцать лет, его дядя Энгель, у которого он жил тогда, заставил его работать писцом в своей канцелярии.

Здесь все свободное от занятий время он проводил в обществе курьеров и слуг, которые вечерами собирались в помещении канцелярии со всего дома, играли в карты, рассказывали друг другу разные сплетни. Такое времяпрепровождение надоело юноше, и он стал читать что попало, беря книги из библиотеки дяди, находившейся тут же, в помещении канцелярии.

Тогда-то он прочитал, между прочим, и «Письма русского путешественника» Карамзина и записки о других путешествиях.

— И вот меня потянуло самого путешествовать, — рассказывал Литке.

Головнин уже более ласково взглянул на рассказчика, вспомнив собственную историю с французским томиком путешествия Кука.

— Все мы так начинали. Ну, сказывайте, что было дальше?

— Далее... Летом пришлось мне жить в Кронштадте у сестры, бывшей замужем за морским офицером Сульменовым. Там один офицер Морского корпуса дал мне несколько уроков по географии и геометрии. Но тут Наполеон занял Москву, в Петербурге стали готовиться к оставлению столицы. Морской корпус был переведен в Свеаборг. Туда же переехали и Сульменовы и меня взяли с собой.

— Ну-с, а в Свеаборге что вы делали? — спросил Головнин.

— В Свеаборге стал брать уроки у одного штурмана и приготовился к экзамену для поступления на морскую службу. Экзамен сдал легко...

— Знаю, что голова у вас способная к наукам, — заметил Головнин. — Российским бы ученым могла стать, не токмо что моряком. Ну-с, а далее?..

— Далее, — продолжал Литке, — последовал приказ морского министра — быть мне волонтером в чине мичмана. Одну зиму ходил на фрегате «Амфитрида», но там тоже никто не обращал на меня внимания, служил в гребной флотилии, а потом опять в Свеаборге, но уже при командире крепости...

— Ага, на берегу, — сказал с иронией Головнин. — Стали в обществе блистать, танцовать, ухаживать за девицами.

— Так точно, так точно, — искренно говорил Литке, испуганным и умоляющим взором глядя на капитана.

— Ну, добро, — сказал, наконец. Головнин. — До сегодня я всю вину за вас складывал на Сульменова и сбирался намылить ему шею при встрече. Теперь же вижу, что всему виною вы сами. При вашей трехлетней морской службе можно было отменно изучить морское дело. Матюшкин, который и моря до «Камчатки» не видал, теперь прекрасно несет службу. А вы все шалопайничаете.

Литке молчал, повесив голову.

— Вы должны покончить с сим несносным состоянием немедленно и заняться усовершенствованием ваших познаний в морском деле. Форсеры мне не нужны. Польза флоту — вот мой девиз.

После этих горячих слов Василий Михайлович снова поостыл и, посмотрев на юношу, продолжавшего стоять перед ним с опущенной головой, уже почти шутя сказал словами баснописца:

— «Ты все пела? Это дело. Так пойди же — попляши». И затем добавил: — Идите, мичман Литке, и беритесь за ум. Дело наше серьезное и для государства весьма нужное.

И вот теперь мичман Литке, делая три шага в одну сторону по своей каюте и три — в другую, все приставал к Врангелю, не давая ему углубиться в чтение:

— Фердинанд, ну скажи — что мне делать? Я шалопай, форсер, — сие справедливо. Вместо того чтобы учиться самому, я все ждал, что меня будут учить. Он меня уподобил крыловской стрекозе. Что это значит? Ведь он меня гонит с фрегата.

— Не знаю, выгонит он тебя или нет с «Камчатки», а вот я, честное слово, выгоню тебя из каюты! — с сердцем отвечал Врангель. — Ведь я же тебе десять раз повторил вчера, что его слова означают: иди и учись на палубе! Лучшей школы, как у Головнина, ты не найдешь. Ты воспользуйся сим случаем.

— Нет, я так не могу, — твердил Литке. — Как только придем в Петропавловскую бухту, так я подам рапорт о болезни и спишусь на берег.

— Не дури! — отвечал Врангель. — Кабы он в тебя не верил, он бы тебя не учил, а паче того — не ругал. Он такой человек.

Глава шестнадцатая

ВСТРЕЧА СТАРЫХ ДРУЗЕЙ

При легком южном ветре «Камчатка» вошла в Авачинскую губу, а светлой северной ночью подошла ко входу в Петропавловскую бухту и стала на якорь.

Было 2 мая. В такую пору года на Камчатку еще никогда не приходило ни одно судно.

Наутро все население Петропавловска во главе с начальником области Рикордом высыпало на улицу.

Все глядели на корабль.

Одни говорили, что это транспорт из Охотска, другие — что это иностранный фрегат, что трехмачтового транспорта в Охотске отроду не бывало, к тому же из Охотска рано еще быть судам.

Спор этот был разрешен в ту самую минуту, как Рикорд навел подзорную трубу на корабль.

— На фрегате наш вымпел! — радостно воскликнул он. — Сие мог совершить только капитан Головнин! Ура!

Добрая сотня голосов охотно подхватила «ура», и несколько шапок от радости полетело кверху.

Рикорд между тем обратился к офицеру местной экипажной роты:

— Лейтенант Калмыков, поезжайте скорее на шлюп поздравить Василия Михайловича с прибытием.

Калмыков сел с командой в шлюпку и направился к «Камчатке».

В свою очередь, и с «Камчатки» заметили в зрительную трубу движение на берегу.

— Салютовать русскому берегу из семи пушек! — приказал Головнин.

И семь выстрелов один за другим огласили дикие горы Камчатки, породив многоголосое эхо и окутав корабль пеленой белого дыма.

На этот салют немедленно последовал ответ с береговых батарей.

Явившийся на шлюп Калмыков, обнимая Головнина, говорил:

— Как это вы ухитрились притти столь рано? Из оповещения морского министерства мы лишь недавно узнали, что вы вышли из Кронштадта в последних числах августа прошедшего года...

В свою очередь, и Василий Михайлович был немало удивлен исправностью порта.