В канаве плавали парами белые лебеди. Привыкнув получать подачки от гуляющих, завидев Головнина, в нерешительности остановившегося вблизи, они стали собираться в стаю в ожидании кормежки.

К сожалению, у Василия Михайловича не было при себе ничего, кроме кошелька с табаком.

Вывел его из затруднения парнишка, до смешного похожий лицом и ухватками на Тишку гульёнковских дней. У парня на широком ремне, перекинутом через шею, висела огромная корзина с санками, прикрытая белой занавеской.

— Извольте, ваше сиятельство, — обратился парень к Василию Михайловичу, раскрывая перед ним корзину с товаром.

Головнин взял пышную сайку и, разламывая ее на кусочки, стал бросать птицам, наблюдая за тем, как изящно, неторопливо, не толкаясь и не ссорясь между собой, с полным соблюдением своего птичьего достоинства, лебеди подбирали бросаемые ям куски.

Невольно увлекшись этим занятием, Василий Михайлович принялся уже за вторую сайку, когда за спиной его раздался веселый, звонкий смех и возглас:

— Вот никогда бы не помыслила, что у вас столь чувствительное сердце!

Василий Михайлович быстро, испуганно обернулся и сунул взятую им сайку обратно в корзину продавца. Перед ним стояла совсем юная девушка, лет шестнадцати-семнадцати, в светлосерой мантилье, украшенной черными шелковыми лентами, в шляпе с широкими, загнутыми к подбородку полями, завязанными бантом из таких же широких лент.

— Что вы тут делаете? Как вы сюда попали? Отчего же никогда раньше я не видела вас здесь? — говорила она, протягивая руку смущенному, взволнованному и обрадованному этой встречей Головнину. — Ма тант,— обратилась она к сопровождавшей ее тетушке, — поглядите, чем занимается знаменитый капитан «Дианы»!

— Я весьма почитаю сих птиц. Я здесь проходил случаем, Евдокия Степановна, совершенным случаем... — как бы оправдываясь, отвечал Головнин.

— Представьте себе, я почему-то была в уверенности, что мы встретим вас здесь сегодня. А вы не мыслили встретить меня на променаде? — поглядывая веселым, немного плутоватым взором на своего смущенного собеседника, спрашивала Евдокия Степановна.

— Нет. То-есть да... Вы как-то сказывали, что променадируете здесь ежедневно.

Он умолк, чувствуя, что запутался.

Чтобы вывести из затруднения столь смущенного своего собеседника, девушка сказала:

— Я прошу вас быть с нами во время прогулки.

Головнин бросил в корзину булочника несколько серебряных монет и последовал за дамами. В эту минуту, с восторгом глядя на идущую рядом с ним юную девушку, слушая ее звонкий смех и веселую болтовню, он вдруг вспомнил о предложении, недавно сделанном ему министром, и впервые в жизни почувствовал раздвоение в мыслях и желаниях.

Неудержимо стремясь к новым плаваниям, к новым опасностям, он в то же время жаждал тихого семейного счастья, которое могла принести ему эта чудесная девушка с высоким чистым лбом, с нежным взглядом больших глубоких глаз. В эту минуту он сам не знал, чего хочет сильнее.

— Кончили работу о сигналах? Что вы делали сегодня утром? Были уже на докладе у министра? Что он думает и что думает по поводу этой новой морской экспедиции государь? — сразу задала девушка несколько вопросов.

При этом взор ее больших серых глаз стал серьезным и внимательным, словно и ее каким-то образом касались все эти морские дела в экспедиции.

Предмет разговора стал близким Василию Михайловичу. Он с облегчением вздохнул и охотно заговорил.

Да, книгу о военно-морских сигналах он закончил. Это руководство призвано заменить уже устаревший петровский устав о сигналах, которыми пользовались до сих пор в российском флоте. А что до экспедиции, то государь желает, чтобы он стал во главе новой экспедиции. Для того уже строится специальное судно, втрое больше «Дианы». Новый корабль уже заложен на Охтенской верфи.

Выслушав все это внимательно, Евдокия Степановна спросила:

— А вы? Вы, надеюсь, готовы итти с радостью? Не правда ли?

— Если государь... — начал было Василий Михайлович.

— Да, да, — перебила его поспешно Евдокия Степановна, — конечно, вы должны исполнить высочайшую волю.

Головнин проводил дам до коляски, помог им сесть в экипаж и откланялся.

— Когда вы будете у нас? — спросила его Евдокия Степановна, уже сидя в коляске.

— Когда позволите, — отвечал он.

— Так приходите завтра вечером. И запросто... — добавила она.

И в звуках ее голоса Василий Михайлович прочел что-то простое, дружеское и в то же время серьезное, от чего еще сильнее почувствовал столь мучительное и не известное ему до того раздвоение своих чувств.

Глава вторая

КОРАБЛЬ СТРОИТСЯ

Высочайший указ о назначении капитана второго ранга Головнина командиром шлюпа «Камчатка» был подписан в ближайшую пятницу на докладе морского министра, и для Василия Михайловича вновь наступили хлопотные и трудные дни приготовления к новому кругосветному путешествию.

Времени вовсе не стало. Надо было набирать экипаж, думать о помощниках, ежедневно по нескольку часов проводить на верфи, наблюдая за постройкой корабля.

Все же вечерами Василий Михайлович успевал бывать и в доме Лутковских, где хозяин так напоминал ему покойного дядюшку Максима, с которым они оба, оказывается, когда-то служили в одной гвардейской бригаде и вместе воевали с турками.

Василию Михайловичу, иногда удавалось посидеть в гостиной у клавикордов около Евдокии Степановны, которая в эти вечерние часы теряла свою обычную юную резвость, как бы затихала, делалась задумчивой и подолгу рассказывала Василию Михайловичу о прелестях их тверской деревни, о том, какие старые, окованные железом липы растут в их парке, какой вид на реку и дальние луга открывается с террасы их дома.

По праздникам приходили братья Евдокии Степановны, Ардальон и Феопемпт, гардемарины Морского корпуса.

Юноши смотрели на Головнина, как на старого морского волка, человека легендарных похождений, и в первое время знакомства лица их вспыхивали румянцем смущения и восторга, когда он со своей обычной простотой заговаривал с ними.

Как они мечтали участвовать в экспедиции Головнина, как приставали то к отцу, то к сестре, чтобы они попросили об этом Василия Михайловича! Но те лишь шутили над ними, отказываясь выступать ходатаями.

Такое положение казалось юношам мучительным. Они ломали голову над тем, что предпринять, как вдруг в одно из своих посещений Василий Михайлович сказал им просто, словно дело шло о прогулке в Летний сад:

— Что вам здесь болтаться? Идемте лучше в плавание со мною.

— А вы разве нас возьмете? — в один голос воскликнули Ардальон и Феопемпт.

— Отчего же? — отвечал Головнин. — Мне полагается взять с собою двух гардемаринов, но я бы взял и вдвое больше, ибо почитаю такое плавание наилучшей школой для морского офицера. Кроме всего прочего, Феопемпт добро знает языка, так будет мне помощником.

С этих пор связь Василия Михайловича с семьей Лутковских стала еще теснее.

Однажды Евдокия Степановна сказала ему:

— Днями мы уезжаем в нашу тверскую деревню, — батюшке сие нужно по хозяйству, — а вернемся в Петербург только осенью. Вы любите деревню? Приезжайте к нам. Мы все будем очень рады вам: и батюшка, и маменька, и я. А братья, так те совсем потеряют рассудок от радости,— засмеялась она. — Будем кататься на лодке. А верхом вы ездите? Сие отменно приятное удовольствие.

— Почел бы за счастье воспользоваться вашим любезным приглашением, ежели бы не постройка шлюпа, от коей мне не должно отлучаться, — отвечал Головнин.

— Ну, хоть на неделю, — попросила она.

К ее просьбе присоединились старики Лутковские и братья, как раз в этот вечер пришедшие в отпуск. Они шутливо опустились по сторонам его стула на колени и объявили, что не встанут до тех пор, пока он не даст слова исполнить их просьбу.

Василию Михайловичу и самому, даже больше, чем этим юным гардемаринам, хотелось приехать в их деревенский дом. Он согласился.