Ван Лу-Янь

Болезнь

Ты снова просишь рассказать тебе историю из моей жизни – эти истории тебе очень нравятся!

Но не будь таким доверчивым, знай, что многие из них просто придуманы. Они всего лишь развлечение после солидней выпивки и обильного угощения, и не следует их принимать всерьез. Кто-то сказал однажды, что жизнь человека похожа на театральное зрелище, так же забавна. Любой рассказ, пусть даже не придуманный, не больше чем веселый анекдот; что в нем можно найти интересного? Ты вот других отказываешься слушать, говоришь – им со мной не сравниться. Поверь, ты ошибаешься. Я не профессиональный рассказчик, не доктор разговорных наук, удостоенный этого звания где-нибудь в Америке или, скажем, в Англии, я даже не прошел специального курса ораторского искусства. Мои истории не построены по математической формуле, вроде: «х» плюс «у» или «х» минус «у» равняется «z»; женщина плюс мужчина – это любовь, а двое мужчин и женщина – треугольник. Это все не по мне. Я рассказываю то, что взбредет в голову, так что не уверяй, будто другим со мной не сравниться. Ты удивишься, если я скажу, что два года назад я щупал пульс и выписывал рецепты.

Так вот, сейчас ты узнаешь историю, которая случилась со мной в бытность мою врачом. В ней нет и доли вымысла, от начала до конца чистейшая правда.

Итак, два года назад я был врачом. Но я не следовал традициям, не преклонялся перед авторитетами. Диплом врача я купил – теперь об этом можно сказать открыто. Лечил я примерно так, как рассказываю истории – как бог на душу положит. Вздумай кто-нибудь проэкзаменовать меня, я наверняка получил бы самую низкую оценку. И все же не презирай меня, я был искуснейшим врачом! Не веришь? Спроси любого, кто меня знал! Практиковал я в городе Уличжэне. Там были еще врачи, но доверяли мне одному и обращались с любой болезнью. Богатые присылали за мной паланкин. Я всегда был рад помочь человеку, трудился не покладая рук, часто не успевал поесть, даже поспать. Сам не знаю, как это у меня все так удачно получалось.

Ты спросишь, почему я бросил практику, если дела шли хорошо? Признаться, на это есть причины… Я уже сказал, что не был специалистом, случись непредвиденное – все бы раскрылось… Но сейчас это уже не важно. Одним словом, я был знаменитым врачом, прилично зарабатывал, купил участок земли, построил дом… Да, денег я зарабатывал немало, но, говоря по совести, не так уж и много – грабители на мне не разжились бы.

Эх-хе-хе, лишнее болтаю, пора и к делу.

Ты не устал? Может, пет настроения слушать, ляжешь пораньше? Жизнь своего требует. Хочется спать – спи, здоровье превыше всего… Кто крепок телом, к тому болезнь не пристанет, и можно тогда многое сделать. Как врач, я лучше других это знаю. Может быть, и не следовало так говорить… Ну да ладно, если есть желание, слушай…

Только погоди немного, дай с мыслями собраться. Как бы это поинтересней рассказать! Нет, лучше опишу все, как было. Зачем выдумывать?

Итак, слушай внимательно!

Два года назад я практиковал в Уличжэне, считался первоклассным лекарем. Люди обращались ко мне за помощью, за лекарствами. Но об этом я уже говорил.

Однажды у хозяина гастрономической лавки слег отец в сильном жару. Никто не знал, что за болезнь. Хозяин лавки А-старший по прозвищу Обрубленный Язык среди ночи пришел за мной с паланкином. Все в округе знали, что он заика. Старшим его называли потому, что он был старшим братом в семье. Когда, заикаясь, он силился что-нибудь сказать, лицо его багровело, на тощей шее вздувались жилы. Понять его было нелегко, и все предпочитали догадываться по жестам о том, что он хотел сказать. Отец его серьезно заболел, и в сильном волнении сын сам пришел зa мной.

Близилась полночь. Дело было в декабре, на дворе стоял жестокий мороз. Я с головой залез под шелковое ватное одеяло, но никак не мог согреться. В ворота неистово забарабанили. Я в страхе проснулся. «На грабителей не похоже, – думал я, затаив дыхание, и вдруг услышал голос за воротами: «О-о-о-ткройте… д-д-д-доктор!..» Я тут же велел открыть ворота. А-старший ворвался в комнату, по лицу его катились капли пота. Как я уже сказал, дело было в декабре. И если среди ночи да еще в такой мороз приходят к доктору, значит, в доме тяжелобольной. К тому же А-старший обливался потом – видимо, очень спешил. Теперь я уже дрожал не только от холода, но и от страха, думая о том, что с моими скудными познаниями должен оказать помощь тяжелобольному.

– Какое-нибудь важное дело, хозяин? – спросил я, словно ни о чем не догадываясь. Как будто какое-то другое дело могло его привести среди ночи, в третью стражу. Но он не сказал, что отец болен, а мы, врачи, первыми обычно не заговариваем о болезнях. Врач заинтересован в больных: ведь чем их больше, тем выше его доход. Из всех времен года врачи предпочитают лето, раннюю весну и начало осени. Летом часто свирепствует холера, ранней весной одолевает простуда, в начале осени вспыхивает дизентерия. Эти болезни легко передаются, достаточно слечь одному, двоим, чтобы зараза распространилась. Мы кое-как считаем пульс, задаем несколько ничего не значащих вопросов, прописываем давно известное лекарство. Если больного удалось вылечить – все восхищаются твоим искусством; если он умер, то говорят: «Болезнь тяжелая, сейчас все болеют! Стихийное бедствие!»

Самое скверное для нас время – зима, – мало работы. Если кто и заболеет – недуг, как правило, трудноизлечимый. Но отказаться нельзя – даже в холод, в глухую ночь надо идти к больному. А все эти проклятые деньги! Из-за них и мучаешься.

Опять я отвлекся. На чем же я остановился? Ах да, я спросил: «Какое-нибудь важное дело?»

Он ответил, вернее, промычал что-то нечленораздельное. Он стоял посреди комнаты, как истукан, с побагровевшим лицом, скривив рот и шевеля губами, не в силах издать ни звука; так бывает в кошмарном сне, пытаешься бежать от опасности и звать на помощь, а ноги и голос не слушаются.

– Что случилось? – уже нетерпеливо спросил я, продолжая притворяться непонимающим, а про себя твердил: «Вот напасть, вот напасть».

– Э-э-э… – Он открыл рот, сдвинул брови, наклонил голову, напряг все силы, но ничего не мог сказать и жестами умолял меня идти за ним.

Это мне не улыбалось. Я уже сказал, что сразу сообразил, в чем дело, но прикидывался, будто ничего не понимаю.

– Говорите же! Что там случилось?

– Э-э-э. – Он покачал головой. Потом наконец выдавил из себя: – За-за-за… заболел!

– Кто заболел? Чем? Опасно? – допрашивал я, втайне надеясь, что, может быть, удастся отвертеться.

– Да… – Он жестами изобразил усы и бороду, давая понять, что заболел отец. – О-о… опасно!

– Чем заболел? Говорите же скорее!

– Не-не-не… – Он замотал головой и выпучил глаза в чрезвычайном волнении. – Ннннне знаю!

– Не знаете? Должны же быть какие-нибудь признаки! Озноб, головная боль, понос? Хотя бы это можно знать!

– Ж-жар!

– Поноса нет?

Он покачал головой.

– Живот не болит?

Он опять покачал головой.

– Ну, это не опасно! – заявил я. – Утром посмотрю. А сейчас ночь, да еще мороз.

Этот больной меня совсем не устраивал. Когда зимой у человека высокая температура, трудно поставить диагноз. А стариков лечить вообще трудно. Определишь болезнь, дашь лекарство, чтобы сбить температуру, а он начинает дрожать от холода. Дашь согревающее – опять не годится! Сердечное пламя сжигает больного, от него так и пышет жаром. Пропишешь потогонное, он слабеет – того и гляди, дух испустит. С такими больными одна морока. Лечишь-лечишь, а они и не думают поправляться. И во всем винят лекаря. Разве им понять, что такие больные легко могут отправиться на тот свет? Вот почему врачи боятся стариков – болезни у них, как правило, какие-то непонятные. Лучше лечить женщин и детей. Болезни женщин на девяносто девять процентов связаны с нерегулярными месячными. А у детей всегда полно глистов, ведь они тащат в рот что попало. Не глисты, так испуг!