Первый философ. Решаю: распять надо его.

Второй философ. Согласен! Но — бичевать предварительно.

Третий философ. Надо глаза ему выбить!

Четвертый философ. Язык-то, язык много того ранее надо отрезать.

Сократ. Ну, а ты как решишь, Эмпедокл?

Эмпедокл. В жерло вулкана ввергните его, да знает, как поносить достойнейших.

Платон. А все же… лучше всего, чтоб его, как Пенфея или Орфея,

Чтобы каждый, получив по куску его тела, примиренный ушел и…

3. Лукиан. О нет, нет! Ради Зевса- Заступника, пощадите меня!

Сократ. Кончено! Тебе не уйти отсюда. Иль ты забыл? И у Гомера ведь сказано:

Лукиан. Однако и я умоляю вас совсем по Гомеру, — быть может, вы почтите эпическую музу и не отвергнете меня, как песнопевца:

Сократ. Да и мы, не задумавшись, возразим гомеровским складом. Ну-ка, услышь:

Лукиан. Горе горькое! И Гомер для нас бесполезен стал, наш надежнейший щит! Так! Тогда к Еврипиду остается прибегнуть: может быть, хоть этот выручит нас.

Платон. Так что же? А вот это — разве не Еврипид:

Лукиан. Итак, во имя слов, меня убьете вы?

Платон. Видит Зевс, убьем. Тот же Еврипид говорит:

4. Лукиан. Итак, если ваше решение обо мне — бесповоротно и никакой хитростью мне не избежать смерти, — что же? Хоть одно скажите мне: кто вы такие и чем столь жестоко обижены, что разгневались на нас безжалостно и смертью казнить собираетесь?

Платон. В чем твое страшное преступление против нас — себя самого, негодяй, спрашивай, и свои великолепные книги, где ты и самую философию злословил всячески и нам чинил оскорбления, словно как на торгу распродавал мужей мудрых и — что главное — свободных. Вот это возмутило нас, и мы поднялись на землю против тебя, отпросившись ненадолго у Аидонея. Перед тобой вот этот — Хризипп, тот — Эпикур, а я — Платон; вон — Аристотель, а тот, безмолвный, это Пифагор; и Диоген здесь и остальные все, кого ты рвал на части в своих книгах.

5. Лукиан. Уф! Отлегло… Уверен: меня вы не убьете, когда узнаете, как я всегда к вам относился. Так что побросайте-ка вы ваши камни, а еще лучше — припрячьте их: они вам пригодятся против достойнейших.

Платон. Вздор, вздор! Тебе сегодня же погибнуть должно, и вот уже

Лукиан. Так знайте, мудрые: того, кто один из всех заслуживал бы ваших похвал, кто всегда для вас своим человеком и другом, и единомышленником, и, если это грубостью не прозвучит, опекуном был всех наших начинаний — вот кого вы убьете, если на меня руку поднимаете, на меня, который столько для вас потрудился. Смотрите же, не поступите подобно философам, ныне живущим, неблагодарными, злыми, безрассудными себя выказав к преданному вам человеку.

Платон. О, какое бесстыдство! Так нам еще и благодарить тебя за злоречие? Неужели ты думаешь, что и впрямь с рабами беседуешь? И перечисляешь нам благодеяния свои после стольких слов обидных и бесчинных?

6. Лукиан. Где же и когда оскорбил я вас, я, который всю мою жизнь благоговел перед философией и вас самих всячески превозносил и сочинения, вами оставленные, почитал за друзей? Да и все то, что говорю я, откуда же, как не от вас, я беру — и, подобно пчелам, с ваших цветов собранный мед несу людям? Они же слушают и хвалят, и каждый распознать старается, откуда, с какого цветка я собрал его. На словах изумляются сбору моих цветов, на деле же — вам и вашему лугу цветущему, по которому вы рассыпали столько пестрых цветов многообразной окраски для тех, кто сумеет собрать и заплести их так складно, чтобы голоса их не расходились друг с другом. И неужели найдется такой человек, чтобы, столько добра от вас испытав, злое сказать отважился о своих доброхотах, благодаря которым он только и сделался хоть чем-нибудь? Настоящим Фамиридом или Евритом надо уродиться, чтобы с Музами соперничать в песне, от коих научился петь, или с Аполлоном состязаться в стрелковом искусстве — с тем, кто научил людей натягивать лук.

7. Платон. Это все, дорогой мой, ты сказал, как принято у ораторов. Но слова в полнейшем стоят противоречии с твоими поступками и тем более тягостную знаменуют в тебе дерзость, что у тебя с беззаконием еще неблагодарность сочетается; ибо мы тебя одарили стрелами, как ты сам сказал, и на нас же ты обратил свой лук, одну-единственную поставив цель — злобными речами нас всех поносить. Так вот что от тебя получили мы за то, что те лужайки цветущие перед тобой раскинули и цветы рвать позволили, и отпустили домой с наполненной ими пазухой. Вот за все это ты и должен, по справедливости, умереть.

8. Лукиан. Постойте! Вы голосу гнева внемлете, а всякую справедливость отвергаете. Однако ж не думал я никогда, чтобы Платона, Хризиппа или Аристотеля мог гнев обуять! Напротив, мне казалось, что только вы одни и свободны от всего этого. Но если уж так, то не без суда хотя бы, достопочтенные, не без следствия умертвите меня, — ведь и этому также учили вы: не на силе и не на угнетении слабейшего строить управление городом, но судом разрешать разногласия, каждому предоставляя слово и выслушивая всех поочередно. Так и сейчас: избрав судью, начинайте меня обвинять, хотите — все сразу, хотите — тот, кого уполномочите, от общего имени, — а я стану оправдываться в возводимых на меня преступлениях. И, если вина моя будет доказана и соответствущий приговор вынесет мне судилище, я, конечно, понесу по заслугам, а вы не совершите никакого насилия. Если же я дам во всем отчет, если чистота моя и безупречность перед вами обнаружатся, тогда меня суд освободит, а вы на тех, что обманули вас и против меня настроили, обратите ваше негодование.

9. Платон. Знаем мы это! Пусти коня на равнину, так ты и уйдешь, сбив своих судей. Про тебя ведь говорят, что ты — ритор, мастер судиться и произносить коварные речи… Да и где же найдем мы судью такого, чтобы ты не подкупил его, по вашему обыкновению, и не убедил вынести в твою пользу неправый приговор?

Лукиан. Оставьте всякие опасения! Я никогда не выставлю посредником человека подозрительного и ненадежного, который продаст мне свой голос. Смотрите же, вот мой выбор: сама Философия пусть заседает с вами как член судилища.

Платон. А кто же будет обвинителем, если мы будем судьями?

Лукиан. Разом будьте и обвинителем, и судьями: и это ничуть не страшит меня. Справедливость настолько на моей стороне, что я надеюсь защитить себя с избытком.

10. Платон. Что нам делать, Пифагор и Сократ? Ведь, по-видимому, разумное он предъявляет требование, вызывая нас на суд?

Сократ. Так что же? Остается лишь отправиться в судилище, а там, пригласивши Философию, послушаем, что он скажет в свое оправдание. Без суда карать — это не по-нашему; так действует грубая толпа, сброд людей, одержимых страстями и право в кулаке полагающих. Несомненно, мы дадим повод злословить нас всем, этого ищущим, если побьем камнями этого человека, не выслушав его оправданий, и таким образом сами скажем «прости» справедливости. Что я, например, стану говорить про Анита и Мелета, моих обвинителей, или про тогдашний состав суда, если этот человек умрет, не получив в клепсидру ни капли воды?