34. Пока совершались все эти разнообразные события, Филон, я сам с собой обдумывал естественно приходившие мысли, что никакой, очевидно, нет пользы для человека быть искушенным в науках, если не упорядочит он свою жизнь в соответствии с лучшим. В самом деле, я видел, что люди, на словах — ученые, даже с избытком, — в поступках своих вызывали заслуженный смех. Затем мне пришло в голову: уж не справедливо ли говорят люди и не уводит ли действительно образование прочь от правильных мыслей тех, кто напряженно всматривается в одни только книги и углубляется в содержащиеся в них мысли? И вот среди многочисленных присутствовавших на пиру философов не оказалось, хотя бы случайно, ни одного свободного от заблуждений. Нет: одни поступали позорно, другие — говорили еще позорней того. Ибо даже на вино я не мог более возлагать ответственность за происходившее, принимая в соображение то, что написал Этимокл, не успевший еще поесть и напиться.
35. Итак, дело повернулось обратной стороной: оказалось, что обыкновенные гости пировали весьма благопристойно, не бесчинствуя, не творя безобразий, а только смеялись и начинали, я думаю, понимать тех самых людей, которым дивились, считая их, по внешнему виду, чем-то особенным. Мудрецы же держали себя необузданно, бранились, сверх всякой меры наполняли свои желудки, кричали и лезли в драку. А изумительный Алкидамант даже помочился среди помещения, не стыдясь женщин. И мне казалось, что правильнее всего было сравнить происходившее на этой попойке с тем, что поэты рассказывают о богине раздора Ириде. А именно: не приглашенная на свадьбу Пелея Ирида бросила в среду пировавших яблоко, от которого и возникла столь долгая война под Илионом. Так точно, казалось мне, и Этимокл, бросив в среду гостей свое письмо, как яблоко, произвел беды, не меньше тех, о которых повествует "Илиада".
36. Дело в том, что спор, возникший между Зенофемидом и Клеодемом, не прекратился от того, что между обоими противниками очутился Аристенет. Напротив, Клеодем продолжал: "Сейчас довольно мне изобличать ваше невежество, завтра же я отомщу вам надлежащим образом. Итак, отвечай мне, Зенофемид, — или сам ты, или благопристойнейший Дифил: почему это, причисляя к «безразличному» приобретение денег, вы из всех возможных целей преследуете не иную какую-нибудь, а именно эту — приобрести как можно больше, и потому постоянно держитесь поближе к богачам и ссуды даете, и проценты старательно отмечаете, и за плату просвещение распространяете. Или вот тоже: наслаждение вы ненавидите и эпикурейцев порицаете, а сами ради наслаждения подвергаетесь стыду и терзания испытываете, негодуя, если кто-нибудь не пригласит вас на обед. Если же позовут вас, так вы столько едите, столько вашим слугам передаете!.." — и при этих словах он потянулся, стараясь вырвать платок, бывший в руках у раба Зенофемида и наполненный кусками всякого жаркого. Клеодем собирался развязать узелки и все содержимое раскидать по полу, но раб не выпустил платка, изо всех сил прижимая его к себе.
37. Тогда заговорил Гермон: "Верно, Клеодем, верно! Пускай они скажут, чего ради они поносят наслаждение, себя сами почитая достойными наслаждаться превыше прочих людей?"
"Нет, не я — ты скажи, Клеодем, — возражал Зенофемид, — на каком основании вы не безразличным считаете богатство?"
"А вот же нет: сам скажи", — и надолго пошел такой разговор, пока наконец Ион, наклонившись над столом, не выглянул из-за спорщиков и не произнес: "Перестаньте! А я, если угодно вам всем, предложу предмет для беседы, достойный почтенного праздника. Вы же, не ссорясь, станете говорить и слушать, чтобы, как у нашего учителя Платона, время протекало большей частью в философских беседах".
Все присутствующие одобрили предложение, а больше всех Аристенет и Евкрит, надеявшиеся покончить таким образом с неприятными разговорами. Аристенет даже на свое место обратно перешел, уверенный, что мир водворился.
38. В это самое время подали нам так называемый "завершающий обед" — каждому целая курица, кусок свинины, заяц, печеная рыба, пирожки с сесамом и орешки на закуску. Все это разрешалось унести с собой домой. Однако поставлено было не отдельно перед каждым гостем блюдо, но Аристенету накрыли и Евкриту, возлежавшим за одним столом, — один на двоих, причем каждый должен был брать обращенную к нему половину. Подобным же образом одно общее блюдо досталось стоику Зенофемиду и эпикурейцу Гермону; далее по порядку: Клеодему с Ионом, жениху со мной, Дифилу же досталась двойная доля, так как Зенона уже за столом не было. Запомни, пожалуйста, эти пары, Филон, потому что нам придется ими пользоваться в дальнейшем повествовании.
Филон. Запомню, запомню.
39. Ликин. Выступил Ион. "Итак, я первый начинаю, если вам угодно", — заявил он; и, помолчав немного, продолжал: "Быть может, мне надлежало бы в присутствии таких мужей сказать об идеях, о бестелесных сущностях, о бессмертии душ, но, чтобы не встретить возражений со стороны тех, кто не держится этой философии, я скажу приличествующее слово о браке.
Итак, всего лучше было бы вовсе не искать браков, но, следуя Платону и Сократу, любить отроков. Ибо такие люди одни лишь могли бы достигнуть совершенной добродетели. Если же необходимо все-таки и с женщинами сочетаться, то надлежало бы нам, по учению Платона, общих жен иметь, да пребудем свободными от зависти".
40. Общий смех был ответом на эту не к месту сказанную речь. Дионисодор же закричал: "Довольно тебе услаждать нас своей варварской речью. Где, у какого писателя найдем мы в этом смысле употребленное слово «зависть» вместо "ревность"?"
"Как, и ты заговорил, негодник?" — ответил Ион. Дионисодор, кажется, со своей стороны, ответил соответствующей бранью. Тогда вмешался достойнейший Гистией, грамматик, и сказал: "Будет вам! Вот я сейчас прочту свадебное стихотворение".
41. И он приступил к чтению. Вот они, — если я не забыл еще, — эти двустрочия:
42. Смехом, разумеется, были встречены эти стихи… Между тем пора уже было разобрать предложенные угощения. Итак, первая пара, Аристенет и Евкрит, взяли каждый нарезанную для него часть, взял и я свое и Херей то, что было ему положено. Подобным же образом поделились Ион с Клеодемом. Но Дифил настойчиво хотел забрать и предназначавшееся Зенону: он уверял, что это все для него одного положено, и со слугами вступил в сражение: ухватившись за курицу, они тащили ее каждый к себе, будто труп Патрокла, вырывая друг у друга, и наконец Дифил был побежден и выпустил птицу, возбудив в гостях громкий смех, тем в особенности, что негодовал после этого случая, как будто он тягчайшей подвергся несправедливости!43. Еще одна пара оставалась: Гермон и Зенофемид, возлежавшие, как я говорил, рядом: повыше — Зенофемид, а Гермон — пониже. Все было положено для обоих одинаковое, и они мирно взяли каждый свое. Курица же перед Гермоном оказалась пожирнее — это вышло, я полагаю, случайно. Нужно было взять каждому свою курицу. Вот тут-то Зенофемид, напряги все свое внимание, Филон, ибо приближаемся мы уже к главнейшим событиям вечера, — итак, Зенофемид, говорю я, лежавшую перед ним птицу в покое оставил, а схватил ту, что лежала перед Гермоном, более, как уже сказал я, откормленную. Но тот, со своей стороны, ухватился за нее и не хотел уступить своего преимущества. Крик при этом подняли! и, оба скатившись на пол, принялись бить друг друга по лицу этими самыми курами и, в бороды вцепившись друг другу, призывали на помощь: один — Гермон — Клеодема, а Зенофемид — Алкидаманта и Дифила. Тотчас одни стали на сторону первого, другие — на сторону второго, за исключением одного только Иона: последний осторожно занимал среднее положение.