— Умоляю, если ты слышал что-то неподобающее об этом молодом человеке, что могло бы помешать мне радоваться такому союзу, скажи немедленно! — потребовала супруга.

— Мне ничего не известно о нем. Убежден, он просто ленивый и богатый бездельник, каким ему и положено быть.

— Досадно и даже странно, что ты, человек умный, позволяешь себе столь предвзято судить о совершенно незнакомом тебе юноше! — возмутилась миссис Морвилл. — А я слышала от Друзиллы, что он весьма достойный мужчина, к тому же с чудесным характером!

— Да пусть он обладает хоть всеми достоинствами христианского мира! — рявкнул мистер Морвилл. — Но благодаря своему происхождению он, безусловно, противник всех тех идеалов, борьбе за которые мы с тобой поклялись посвятить наши жизни! Да только один его титул, я считаю, должен быть тебе ненавистен! Или я ошибаюсь? И разве не мы с тобой когда-то надеялись, что молодой Генри Паундсбридж когда-нибудь станет прекрасным мужем нашей дочери?

— Ну, — невозмутимо отреагировала миссис Морвилл, — не буду лукавить, я ничего не имею против молодого Паундсбриджа, да и раньше не имела. Напротив, он мне очень нравился. К тому же, как ты сам знаешь, нашу Друзиллу трудно назвать красавицей, а уж если девушка выезжала на протяжении трех сезонов, и все впустую, то ей нечего привередничать! Конечно, Генри — прекрасный молодой человек, но разве его можно сравнить с лордом Сент-Эром?! Ты и сам должен это понимать!

— Не могу поверить собственным ушам! — вскричал мистер Морвилл. — Неужто я слышу подобные речи? И от кого же? От тебя! Неужто ты та самая женщина, которая написала «Женское дело»? Из-под пера которой вышли «Размышления о республиканском строе»? Моя соратница, которой я доверял все мои мысли?! Я поражен!

— И ты был бы поражен еще больше, мой дорогой, если бы я была так глупа, что предпочла Генри Паундсбриджа лорду Сент-Эру! Конечно, мне самой и в голову никогда не пришло бы даже мечтать о подобном союзе. Но уж если сам эрл — заметь, я сказала «если»! — намерен сделать предложение нашей милой Друзилле, а ты осмеливаешься возражать, то я начинаю подумывать, уж не в Бедламе ли тебе место? Как ты при своем интеллекте можешь путать теорию с практикой? Я и не думаю отступать от наших высоких идеалов, но, когда речь идет о месте, которое моя дочь призвана занимать в нашем мире, мне плевать на эти утопические мечтания! — Заметив, что супруг выглядит слегка ошеломленным таким взрывом материнской любви, она решила одним ударом добиться окончательной победы, поэтому патетически произнесла: — Как Корделия Консетт, я могу только сожалеть о нынешнем устройстве нашего общества, но как мать, я мечтаю о титуле для моей дочери!

— Должен ли я так попять, что нынешний эрл намерен сделать предложение нашей Друзилле? — осведомился мистер Морвилл.

— Господи помилуй, дорогой мой, как ты торопишься! Насколько мне удалось выяснить, лорд Сент-Эр пока что об этом и не думает! Можешь быть уверен, разговаривая с Друзиллой, я старалась даже не касаться этой темы! Так не годится! Более того, подозреваю, ее сердечко тоже еще молчит!

— Если ты подозреваешь, что этот самый эрл просто-напросто дурачит Друзиллу…

— Ничего подобного! Из того, что я сегодня узнала о нем, видно — это весьма достойный джентльмен, не имеющий привычки кружить девушке голову, если у него нет серьезных намерений! А потом, какому мужчине захочется просто так морочить голову Друзилле? — договорила миссис Морвилл голосом, в котором явно слышалась нотка сожаления.

— Сдается мне, — вдруг заявил ее спутник жизни, возвращаясь к книге, которую до этого разговора читал, — что ты, моя дорогая, поторопилась раньше времени поднять весь этот шум!

— Посмотрим! Но только если я окажусь права, надеюсь, что ты, мой дорогой, не станешь препятствовать счастью нашей дочери!

— Ты же знаешь, вмешательство в судьбу детей противно моим принципам…

— Очень правильно, и как нельзя более верно иллюстрирует то, что я тебе говорила относительно теории и практики! Вспомни, когда наш бедный Джек пал жертвой чар той особы и уже женился бы на ней, если бы…

— Это совсем другое дело! — перебил ее мистер Морвилл.

— Конечно, любовь моя, ты тогда поступил на редкость правильно, и Джек сейчас сам это признает!

Она немного подождала на тот случай, если муж отважится возразить, но потом увидела, что он опять уткнулся в свою книгу, и… размечталась. Но попроси ее рассказать, о чем она грезила наяву, достойная леди была бы весьма смущена, поскольку вряд ли подобные видения были достойны женщины ее интеллектуального уровня. Впрочем, она знала за собой эту маленькую слабость и даже имела мужество смеяться над ней, а порой и краснела, если мечты уносили ее слишком далеко, например, в то восхитительное мгновение, когда она сможет объявить о блестящей партии своей милой Друзиллы, особенно в присутствии золовки, чьи три дочки, несмотря на их красоту, все еще пока не были сговорены.

Эти взлеты фантазии, вне всякого сомнения, изумили бы, а то и ужаснули ее дочь, узнай она об этом, поскольку ее собственные мысли на этот счет были куда более унылыми. Материнское чутье не подвело миссис Морвилл — сердце Друзиллы не молчало. Равнодушное к достоинствам такого многообещающего молодого политика, как юный мистер Генри Паундсбридж, оно растаяло в лучах первой же улыбки эрла.

— Итак, — сурово сказала как-то Друзилла, сидя перед зеркалом и обращаясь к своему отражению, — выходит, ты имела несчастье влюбиться в красивое лицо? Стыдно, моя дорогая!

Но потом она вдруг припомнила, что ей не раз случалось бывать в обществе знаменитого лорда Байрона, оставаясь при этом совершенно равнодушной к очарованию этого человека, которого половина Англии считала красивейшим в мире мужчиной, и на душе у нее полегчало. Но беспристрастное изучение в зеркале собственного лица вскоре повергло ее в уныние. Девушка искрение не находила в себе ничего привлекательного и с радостью пожертвовала бы темно-каштановыми кудрями ради золотистых локонов или, на крайний случай, кос цвета воронова крыла. А что до фигуры, то она знала — некоторым мужчинам нравятся пухленькие невысокие девушки, но все же ей как-то не верилось, что Сент-Эр, с его изяществом и аристократической худощавостью, мог бы увлечься такой дурнушкой.

— Было бы просто глупо рассчитывать, что при всей ето очаровательной изысканной вежливости он будет относиться к тебе как-то иначе, нежели просто с добродушной терпимостью, — объяснила она своему отражению. Затем высморкалась, обиженно посопела и добавила, с презрением рассматривая побагровевшие щеки: — Ты как раз того сорта девушка, которую мужчины были бы рады назвать сестрой! Ты даже не знаешь, как упасть в обморок! А попробуй это сделать — получится жалкий спектакль! Все, что у тебя есть, — это здравый смысл. Но что в нем толку, хотелось бы мне знать?

Эта горькая мысль заставила Друзиллу вспомнить те несколько случаев, когда ее выдержка, хладнокровие и героизм вызвали восхищение его милости. Но сколько она ни старалась создать в своем воображении образ героической мисс Морвилл, реальная мисс Морвилл, особа не только весьма прозаическая, но еще и обладательница двух старших братьев, ему совершенно не соответствовала. Ее пресловутый героический поступок, когда она, наткнувшись на эрла и ето брата с рапирами в руках, отважно бросилась между ними, был, конечно, впечатляющим. Но что он мог вызвать в сердце мужчины, кроме сильнейшего раздражения? Конечно, решила наконец Друзилла, глупо переживать по столь ничтожному поводу. Но услужливая память немедленно воскресила тот день, когда испуганная лошадь сбросила эрла на землю, и она мучительно покраснела, понимая, что ей нет прощения. Да, ей представилась отличная, просто изумительная возможность забиться в истерике, упасть в обморок, словом, продемонстрировать глубину и тонкость своих чувств, а она не сделала даже ни малейшей попытки использовать этот шанс! И каким образом, скажите на милость, лорд Сент-Эр может догадаться о том, как бешено колотится ее сердце и темнеет в глазах, если она разговаривает с ним невыносимо скучным, лишенным всякого выражения голосом?! Когда его бесчувственное тело на руках внесли в замок, разве она воспользовалась случаем, чтобы хоть раз предстать перед его обитателями романтической героиней? Может, рухнула в обморок при виде залитой кровью рубашки своего героя? Или завизжала? Нет! Вместо этого она велела Улверстону одно, Турви — другое, послала Шарда за доктором, а сама хладнокровно делала что могла, чтобы остановить струящуюся из раны кровь.