Джон Диксон Карр

«Пока смерть не разлучит нас»

Глава 1

Быть может, впоследствии, вспоминая случившееся, Дик Маркем и видел зловещее предзнаменование и в летней грозе, и в палатке предсказателя судеб, и в тире, и в десятке прочих вещей на ярмарке.

Но факт остается фактом: в тот день он вообще не обращал внимания ни на какую погоду. Он был слишком счастлив.

Когда они с Лесли свернули в открытые ворота с каменными столпами, увенчанными геральдическим грифоном и ясенем, перед ними открылся «Эшхолл». На ровных газонах красочные палатки и полосатые тенты. На фоне дубов — низкие длинные краснокирпичные очертания особняка.

Через четыре-пять лет эта картина с мучительной ностальгией возвращалась к Дику Маркему. Сладостная, зеленая, озаренная солнцем Англия; Англия белой фланели и праздного времяпрепровождения после полудня; Англия, от которой мы, с Божьей помощью, никогда не откажемся ради какого-нибудь ерундового лучшего мира. Примерно за год до начала гитлеровских войн она представала перед глазами во всей своей красе и роскоши, хотя слово «роскошь» вряд ли применимо к поместью Джорджа Конверса, последнего барона Эша. Впрочем, Дик Маркем, высокий молодой человек с довольно-таки буйным воображением, едва ли все это заметил.

— Знаешь, мы жутко опаздываем, — беззаботным девичьим тоном напомнила Лесли, задыхаясь и почти смеясь. Шли они довольно быстро; оба вдруг остановились.

Порыв ветра, холодного в жаркий полдень, с неожиданной яростью пролетел по лужайкам. Рванул живописную шляпу Лесли с прозрачными складчатыми нолями; пришлось быстро придержать ее руками. Небо, полное дымных медлительных туч, потемнело, как в сумерки.

— Слушай, — сказал Дик, — который сейчас час?

— В любом случае больше трех.

Он мотнул головой вперед, туда, где в грозовой тени все превращалось в ночной, нереальный кошмар, словно смотришь на солнце через закопченное стеклышко. Лужайки замерли без движения. Оживленные беспокойным ветром навесы, палатки пусты, покинуты.

— А… где же все?

— Наверно, на крикетном матче, Дик. Лучше нам поспешить. Леди Эш с миссис Прайс просто взбесятся.

— Разве это имеет значение?

— Нет, — улыбнулась Лесли, — нет, конечно.

Он смотрел на нее, смеющуюся, задохнувшуюся, придерживавшую руками шляпу. В глазах видел отчаянную, несмотря на улыбающиеся губы, серьезность. Казалось, все мысли и чувства сосредоточились во взгляде этих карих глаз, которые повторяли Дику слова, сказанные Лесли вчерашним вечером.

Он видел инстинктивную грацию поднятых рук, тело, вылепленное белым платьем под хлещущим ветром. Она была адски, волнующе привлекательна; даже трепет губ и движение глаз запечатлевались в сознании, словно он ее видел на тысячах разных картин.

Хотя Дик Маркем никогда не входил в число ярых приверженцев общепринятых условностей, ему даже в голову не приходило в приличном парке лорда Эша, в день официального накрахмаленного приема в саду, под воображаемым всевидящим оком леди Эш обнять и поцеловать Лесли Грант, не особенно думая о возможных свидетелях.

Но именно так он и поступил под дующим по парку ветром и темнеющими небесами. Они говорили (не смейтесь!) довольно сумбурно.

— Ты меня любишь?

— Да, ты же знаешь. А ты меня любишь?

Со вчерашнего вечера слова эти снова и снова звучали, однако не повторялись, напротив, каждый раз становились все новым и новым открытием, все больше волновали, сводили с ума. Наконец Дик Маркем, смутно припомнив, где они находятся, разомкнул объятия и проклял всю вселенную.

— Наверно, — угрюмо сказал он, — нам надо идти на этот самый чертов крикетный матч?

Лесли заколебалась, нерешительно бросила на небо взгляд, в котором угасли сильные чувства.

— Через минуту дождь хлынет, — заключила она. — Сомневаюсь, что крикетный матч состоится. И…

— И что?

— Я хочу пойти к предсказателю судеб, — объявила Лесли.

Сам не зная почему, Дик запрокинул голову и оглушительно расхохотался. Отчасти над ее наивностью и полнейшей серьезностью, отчасти по необходимости оглушительно расхохотаться над чем-нибудь, дабы разрядить эмоциональное напряжение.

— Миссис Прайс говорит, он ужасно хорош, — быстро заверила его девушка. — И поэтому мне любопытно. Она говорит, он все-все тебе рассказывает.

— Да ведь ты все про себя и сама знаешь, не так ли?

— Разве нельзя нам пойти к предсказателю судеб?

На востоке легонько, раскатисто забормотал гром. Крепко взяв Лесли под руку, Дик быстро повел ее по подъездной дороге, усыпанной гравием, к кучке павильончиков на лужайке. Никто не потрудился расставить их в правильном или просто в систематическом порядке. Устроители расположили каждый аттракцион, начиная с метания кокосовых орехов и заканчивая так называемым «прудом», откуда вылавливались бутылки, руководствуясь собственным художественным вкусом. Палатку предсказателя судеб ни с чем нельзя было спутать.

Она стояла отдельно от прочих, ближе к «Эшхоллу», напоминая по форме непомерно разросшуюся телефонную будку, широкую внизу и остроконечную сверху, из грязных полотнищ в красно-белую вертикальную полосу. Над откидной дверцей палатки висела аккуратная вывеска, которая гласила: «Великий свами.[1] Гадание по руке и магическому кристаллу: все видит, все знает», а рядом большая картонная схема человеческой ладони, пронзенной для пояснения стрелами.

Небо уже так потемнело, что Дик заметил свет в логовище предсказателя, где весь день наверняка держалась удушливая жара. Усилившийся порыв ветра с гулом и барабанной дробью пробежал по палаткам, полотнища затрепетали, разбухли, как наполовину надутые воздушные шары. Человеческая ладонь на вывеске ожила, причудливо замахала, как будто зазывала их или отгоняла. И тут чей-то голос их окликнул:

— Эй!

Майор Хорес Прайс за прилавком миниатюрного тира, сложив в трубку ладони, кричал, как на парадном плацу. Почти все прочие павильончики были пусты: хозяева, видно, пошли на крикетный матч. Майор Прайс стоически остался. Когда они обратили на него внимание, он нырнул под прилавок и поспешил к ним.

— Наверно, он слышал? — шепнула Лесли.

— Наверно, все слышали, — ответил Дик, испытывая одновременно острое смущение и жгучую гордость. — Ты не против?

— Против! — воскликнула Лесли. — Против?

— Дружище! — зарокотал майор, крепче надвинув твидовую кепку и слегка скользя на гладкой траве. — Милая девочка! Я везде целый день вас искал! И жена моя тоже! Это правда?

Дик старался держаться спокойно, но преуспел не больше, чем трепещущая на ветру палатка.

— Что правда, майор?

— Свадьба! — почти страдальческим тоном выкрикнул майор и наставил на них палец. — Вы в самом деле намерены пожениться?

— Да, пожалуй, правда.

— Дружище! — повторил майор. Он сбавил тон до торжественного, больше подходящего к похоронам, чем к свадьбе. В серьезных случаях майор Прайс проявлял сентиментальность, которая порой вызывала немалое смущение. Он рванулся пожимать руки обоим по очереди. — Как я рад! — объявил он с искренней симпатией, согревшей сердце Дика Маркема. — Лучше просто невозможно придумать! Невозможно! И моя жена тоже так думает. Когда?

— Мы точно еще не решили, — сказал Дик. — Жалко, что на прием опоздали. Но мы были…

— Заняты! — подсказал майор. — Заняты! Знаю! Можете ничего больше не объяснять!

Хотя он в строгом смысле не был майором, поскольку в регулярной армии никогда не служил и чин получил лишь во время последней войны, это звание так подходило Хоресу Прайсу, что его иначе и не называли.

На самом деле он был поверенным, и довольно искусным. В его конторе на Хай-стрит сплетались судебные тяжбы всей деревеньки Шесть Ясеней и половины деревень, расположенных в окрестностях. Однако осанка, плотная фигура, подстриженные песочные усы, круглое веснушчатое лицо со светло-голубыми глазами вкупе с исчерпывающей, иногда утомительной осведомленностью обо всем, что касается войны и спорта, превращали его в майора даже для мировых судей.