Твоя жена Клаша".

И ВДРУГ во все эти разговоры, думы, дела ворвалась весть, что их честный солдатский труд отмечен правительством и с этого дня они все-гвардейцы.

В назначенный час полки выстроились на большой поляне.

Оркестр исполнил гимн,

На украшенную кумачом трибуну взошел командующий фронтом, за ним Харитонов и еще несколько офицеров, и среди них был человек в гражданской одежде, с непокрытой головой, и все подумали: кто же это такой? А когда предоставил ему слово командующий фронтом, то все узнали, что это венгерский коммунист.

— Товарищи! — сказал он. — главные советские гвардейцы! Вы идете в первых рядах борцов с германским фашизмом. Война, которую вы ведете, есть война справедливая. На вас устремлены взоры, к вам привлечены сердца трудящихся всего мира. Я венгр и говорю вам: мы, венгерские антифашисты, разъясняем и будем разъяснять обманутым венгерским солдатам преступные цели войны, которую развязал Гитлер.

На трибуне появилось закрытое чехлом знамя. Командующий фронтом снял чехол, и шелковое полотнище рвануло ветром.

Командующий вручил знамя Карапетяну. Комдив прикоснулся губами к алому шелку.

В торжественной тишине знамя, колеблемое ветром, плыло над поляной.

Послышались слова команды, и войска приготовились к параду.

Командующий и Харитонов прошли вдоль строя, останавливаясь возле каждого подразделения и приветствуя героев Коротояка.

Закончив обход частей, командующий фронтом снова поднялся на трибуну, и начался торжественный марш.

После парада во всех подразделениях был дан праздничный гвардейский обед. Радостные голоса, тосты, крики «ура» долго не умолкали.

Песни, пляски длились до позднего вечера.

В армию Харитонова из госпиталей стекались воины, временно выведенные из строя в боях под Ростовом и Славянском, Из писем товарищей они узнавали, где находится Харитонов, и, залечив раны, направлялись к нему. Так прибыл сюда Васильчук. Во время коротоякских боев он получил новую санитарную машину и перевез на ней немало раненых бойцов и офицеров дивизии Карапетяна, а теперь, сидя за праздничным столом медико-санитарного батальона, захмелел и только начал было рассказывать своим новым друзьям, как туго приходилось ему, когда он ездил с фельдшерицей, которая пыталась превратить его в мартышку, и как он наконец избавился от нее, как вдруг показалась Люся.

Васильчук от удивления онемел и, не доев свой ужин, вышел из-за стола. Люся, заметив, какое впечатление она произвела своим внезапным появлением на старого знакомого, сделала первый шаг к примирению. Со свойственной ей живостью и лукавством она старалась расположить к себе это упрямое сердце, и оно уже как бы оттаяло.

Вскоре они снова поссорились.

Васильчук и Люся опять оказались на одной машине. И, когда поехали в эвакогоспиталь, водитель внезапно обнаружил пропажу запасного колеса. Он сильно переживал эту утрату и возмущался беспечным, как ему казалось, отношением Люси к его горю.

— Да неужели ж вы не могли доглядеть? Я ж вас предупреждал, что шофера-это такой народ: чуть отвернешься и не увидишь, как… — он не договорил. Слово, готовое сорваться с языка, было нецензурное, и так как он не мог произнести этого слова, то еще больше рассердился на Люсю. — Да вы понимаете это или нет, что лучше бы я вас лишился, чем запаски!..

Люся рассмеялась. То, как выражал свое негодование Васильчук, располагало ее на веселый лад. Вдруг она сделалась серьезной и вызвалась отыскать вора. Такая наивность окончательно вывела из себя шофера.

— Да за кого вы принимаете шоферов? Они совсем не такие дурни, как вы это себе представляете! Если он у вас облюбовал самую дефицитную деталь и сумел вас облапошить, так, вы думаете, он будет дожидаться ваших красивых глаз, чтобы преподнести вам ее обратно? Его уже и след простыл! А если вы будете ходить да спрашивать, так вас только на смех подымут, не посмотрят, что вы с двумя кубарями!

Люся опустила глаза с выражением беспомощности на лице.

Выражение лица Люси неожиданно смягчило шофера. Он как раз это состояние уважал в женщинах. Его мужское сердце не выдаржало, и он начал утешать Люсю, что он тоже не дурень, и уж если берется довезти ее до медсанбата, так это вполне надежно…

Не проехали они и тридцати километров, как с машиной что-то случилось. Люся и Васильчук вылезли из кабины.

Осмотрев ходовую часть, шофер открыл заднюю дверцу кузова, и Люся увидела запасный скат.

— Товарищ водитель, что же вы мне не сказали, что нашли скат? обиженным тоном сказала она.

Шофер промолчал.

— Да он, видно, и не пропадал! — уже готова была рассердиться девушка.

— Не пропадал? — вспыхнул Васильчук. — Скат унесли из-под самого вашего носа. А это не наш скат!

— Чей же?

— Это не ваше дело!

— Как не мое? Вы взяли чужой скат? Когда? Где?

Васильчук явно уклонялся от продолжения разговора. Но от

Люси не так-то легко было отделаться.

Он должен был признаться, что снял скат с машины начальника эвакогоспиталя, пока Люся разговаривала с ним.

— Так вы сделаля меня соучастницей вашего преступления?! — в ужасе воскликнула Люся.

— Никакого преступления тут нет! — невозмутимо сказал шофер. — Он же не для себя взял и не у кого-нибудь, а у большого начальника. Уж он-то себе добудет!

Люся широко раскрыла глаза, не в силах понять этой логики.

— Сейчас же возвратимся и отдадим скат! — приказала она.

"Ага, — решил Васильчук, — опять начинается!"

Он пробовал еще несколько минут убеждать Люсю в логичности своего поступка и под конец объявил, что у него не хватит бензина.

— Я вам достану бензин. Попрошу у любого шофера. Мне на откажут! настаивала она.

— А это, как вы считаете, не преступление, если шофер вам отдаст казенный бензин? За ваши красивые глазки? Да?

И тут Люся растерялась, как при истории с медальоном.

Она не знала, как одолеть "железную логику" Васильчуке, и вынуждена была покориться.

Но, возвратившись в медсанбат, Люся сообщила об этом командиру части, скат пришлось вернуть, и отношения Васильчука с Люсей снова разладились.

Между Синельниковым и Горелкиным тоже произошла размолвка. С некоторых пор Горелкин стал замечать, что его друг начал охладевать к разведке и увлекся снайперским делом. Горелкин обиделся, но вскоре понял, что был неправ.

Однажды Горелкин возвращался из неудачного разведывательного поиска и встретил Синельникова.

— Ты что здесь делаешь?

— Охочусь.

— Покажи, как ты охотишься.

Синельников повел товарища в разрушенное здание. С чердака было хорошо видно немецкую оборону. Просидев около часа, Горелкин заскучал.

— И долго так сидеть надо? — тоскливо спросил он.

— Фашист стал пугливый! — объяснил Синельников. — Бывает, что за целый день ни одного не убьешь… Сегодня с утра здесь сижу, а настрелял мало…

Синельников раскрыл патронташ и показал две стреляные гильзы.

— Как можно проверить, что ты попал в цель? Этак и я могу настрелять сотню! — усомнился Горелкин.

— Меня проверяют.

— Кто?

— Есть кому…

— Да, может, он с тобой заодно? Другое дело-разведка: тут надо живьем отчитываться!

Синельников обиделся. Как назло, ни один гитлеровец не показывался.

— Подожди, если хочешь убедиться!

Горелкин зарядился терпением. Наконец показалась повозка.

На передке восседал повозочный и рядом с ним автоматчик. Глаза у Горелкина заблестели.

— А ну, интересно-попадешь или нет?

Синельников выжидал.

— Стреляй! — крикнул Горелкин.

— Нет, надо подождать. Я весь ихний маршрут' изучил. Тут должно быть небольшое возвышение. Оно у меня пристреляно.

Снайперская винтовка Синельникова была укреплена.

— Упор тут имеет большое значение! — объяснил он. — Посмотри в трубку!

Горелкин нагнулся и поглядел.

— Хорошо видно? — справился Синельников.

— Видать хорошо!.. Оглядываются… Быстро поехали. Опять шагом! отмечал Горелкин.