В гражданскую войну сражался под Царицыном на бронепоезде, сначала бойцом, затем был назначен комиссаром. После гражданской войны Корняков слушатель Военно-политической академии и снова на политработе. Он был комиссаром кавалерийского корпуса, хорошо действовавшего с первых дней Великой Отечественной войны. Когда Харитонов принял армию, Корняков был назначен к нему членом Военного совета.

Общаясь с Харитоновым, Корняков пришел к выводу, что имеет дело с одаренным, быстро растущим в ходе войны командармом. Нравились Корнякову в Харитонове его стремление разгадать замысел врага, настойчивые поиски новых активных способов борьбы, пылкий темперамент, ясный ум, обогащенный образованием и большевистской партийностью.

Особенно полюбился Корнякову нравственный облик Харитонова. Только недалекому уму открытая манера Харитонова высказывать уверенность в своих силах могла бы показаться самонадеянностью. Корняков заметил, что свои суждения Харитонов постоянно проверял на разных людях, прислушивался к советам, иногда спорил, чтобы заставить собеседника полнее высказаться.

Когда Харитонов горячился, Корняков только посмеивался, стараясь незаметно перевести разговор на другой предмет. Потом, когда уже Харитонов забывал о том, что послужило поводом к вспышке, Корняков как бы вскользь, с той же обычной усмешкой, ласково журил товарища:

— А все-таки ты давеча погорячился, командующий! Загнул слегка!

И снова переводил разговор на другое.

Харитонов живо откликался, подхватывал нить новой темы, а вечером или на другой день, возвращаясь мысленно к предмету, занимавшему его во время спора, убеждался, что Корняков был прав.

Следуя своим правилам, Корняков и сейчас не торопился с расспросами, хотя ему и не терпелось узнать, что пришло на ум Харитонову.

— У тебя холодно. Печь выстудило или не топлена? — проговорил он, подойдя к печке и слегка дотрагиваясь ладонью до кафельной стены.

Харитонов, шагая из угла в угол, приостановился.

— Да нет, вроде теплая! — сказал Корняков.

— Клейст ищет стыки, — заговорил Харитонов. — Мы ему дадим их! Тут же не важно, слабее или сильнее стык. Надо высвободить силы… Как ты считаешь?

Корняков помалкивал. Харитонов оценил сдержанность товарища. В его карих глазах мелькнуло выражение признательности.

— Так ты как полагаешь? — настойчиво повторил Харитонов. — Не уплотнять боевые порядки на стыках и за их счет получить глубину! Представляешь? Клейст вообразит, что прорвал фронт. Он ведь привык к тому, что наши боевые порядки располагаются пока в одну линию. Настроится на быстрый марш и… попадет в ловушку. Надо полагать, что свой главный удар он будет наносить в районе Дьякова, где у нас стык с соседом. Там он угодит в противотанковый район. Но, нанося там главный удар, Клейст для отвода глаз сунется и в стыки между дивизиями или же перенесет туда удар, получив в зубы под Дьяковом. Вот почему важно не уплотнять боевые порядки на стыках, а высвободившиеся от этого маневра силы сосредоточить за стыками. Расположенная в глубине пехота не будет открывать огня, пока танки Клейста не перевалят через наши окопы. Бойцы к этому приучены. Лишь когда танки попадут под огонь нашей артиллерии, которую я поставлю еще дальше, пехота откроет огонь.

— А фланги дивизий первой линии? — перебил Корняков.

Харитонов живо откликнулся:

— Фланги будут прикрыты подвижными группами. Ну, как будем решать? Так, что ли?

— Пожалуй, так! — не повышая голоса, проговорил Корняков.

Харитонов, присев к столу, пытливо смотрел в глаза товарища, стараясь уловить в них неуверенность, и, не найдя, уже другим, более спокойным голосом сказал:

— Итак, это теперь мое твердое командирское решение. Приступаю к разработке оперативного плана!

После разговора с Корняковым Харитонов пригласил начальника штаба. Полковник Поливанов тоже был «волгарь», только не рыбинский и не саратовский, а астраханский. Отец его был нарядчиком на рыбных промыслах. Молодой Поливанов в 1917 году окончил гимназию и собирался в университет. Революция изменила его планы. Поливанов поступил на курсы красных командиров и в боях прошел первую закалку командира Красной Армии. Затем он был зачислен в военную академию, по окончании которой три года провел в Китае, сражаясь за его свободу рука об руку с китайскими товарищами. А когда запылали бои в Испании и лучшие люди всех стран отправлялись сражаться против фашизма, Поливанов выразил желание поехать туда.

Поливанов был человеком большой души, широкого кругозора, смелой мысли. Он не походил на тех штабных работников, которые умеют только "чертить чертежи". Таким именно всегда представлялся Харитонову тип честного русского интеллигента, связавшего свою судьбу с судьбой русского рабочего класса.

К тому времени, когда война свела их, Поливанов обладал большим оперативным опытом, и Харитонов живо и горячо решал с ним все оперативные вопросы.

Крутолобый и широкогрудый, с умными и ясными' глазами, Поливанов напоминал Харитонову заправского капитана рыболовецкого судна, а его широкая, прямая походка невольно наводила на мысль, что этот человек не укачивается ни при каком шторме.

Дело у него спорилось, хотя и не было на лице его той напряженности, какая бывает у людей, что-то вспоминающих или вечно поглощенных своим делом. Безукоризненная четкость в работе не имела у Поливанова ничего общего с формализмом.

Когда оперативный план был обдуман, окончательное оформление его взял на себя Поливанов.

После того как Поливанов ушел, Харитонов занялся делом, которому он, как коммунист, не мог не придавать решающего значения не только в войне в целом, но и в каждом бою, каждом сражении.

Харитонов вызвал начальника политотдела и долго с ним беседовал.

Начпоарм Медников был на десять лет моложе Харитонова.

Он был секретарем Московского горкома комсомола, затем вместе с Харитоновым служил в штабе Московского военного округа.

Харитонову пришелся по душе этот боевой политработник, не утративший комсомольского задора. Главное, чего Харитонов требовал от начальника политотдела, — это чтобы вся пропагандистская работа в частях строилась на живых примерах.

— Сейчас всю эту работу надо нацелить на один вопрос, который занимает каждого бойца. Если затянешь к нему в душу, то увидишь среди множества волнующих его вопросов главный: могу ли я, советский пехотинец, одолеть танк? Нужно ликвидировать еще имеющуюся в среде наших пехотинцев танкобоязнь. Как это сделать? Созовите слет лучших истребителей танков. Распространите их опыт. Начните с коммунистов и комсомольцев сто тридцать шестой дивизии!

Отпустив начальника политотдела, Харитонов вызвал секретаря партийной организации штаба и, как член партийного бюро, предложил собрать внеочередное собрание коммунистов.

Собрание коммунистов штаба происходило в шахтерском клубе. Все оборудование шахты было эвакуировано, в том числе и клубное имущество. Комнаты, еще не так давно ласкавшие глаз коврами и картинами, как бы обнажились.

Собрание не начинали оттого, что Харитонов был вызван на узел связи. Когда он, окончив разговор со штабом фронта, торопливо проходил по клубному коридору, его остановила пожилая женщина. В руках у нее был портрет Ленина.

— Вот, — проговорила она. — Ленина вам принесла… Просил у меня ваш секретарь. Собрание же у вас… Вы только с собой не увозите. Я здешняя уборщица. Получила расчет. Так что меня уже нет. Но я тут! Готовлюсь пережить извергов. Я их в гражданскую пережила… Все, что им глаз колет, спрятала… Для вас достала!

Как ни торопился Харитонов на партийное собрание, он приостановился и с удивлением посмотрел на уборщицу. Он хотел было заверить ее, что враг будет отброшен от Новошахтинска, но женщина взглянула на него таким твердым взглядом, что Харитонов промолчал. Взгляд этот как бы говорил: "Глаза мои лучше видят беду. Не я нуждаюсь в вашем утешении, а вы нуждаетесь в моей ласке, в моем благословении!"

— Да! Видно, для этой старой шахтерской матери все они были только сыны ее, еще не знавшие как следует, что такое жизнь, а она знала! На ее глазах родилась эта жизнь. И все эти годы ее не покидала тревога за судьбу этой жизни, когда только пробивались первые ростки ее и когда она расцвела ярким цветом…