Сергей Павлов

Мера присутствия

Небольшой желто-синий автобус переваливается с ухаба на ухаб, деловито урчит на подъемах.

На взгорках сравнительно сухо, а там, где дорога ныряет вниз, колеса погружаются в колею, разбрызгивая серую жижу, перемешанную с тонкими пластинками льда. Вниз и вниз, поворот, и снова подъем. Наконец, дорога выбегает на тракт. А тракт уходит куда-то в глубокое сумеречное пространство.

По обе стороны его тянутся цепочки луж цвета серебристой фольги. Далеко-далеко простираются черные поля. Они еще холодные, мертвые, кое-где виднеются голубовато-белые лоскутки истлевающего снега. Одиноко стоят деревья, измученные долгой зимой, пусто и голо вокруг, неуютно. Желто-синий автобус набирает скорость и целеустремленно катит вперед, вызывающе яркий, нарядный.

В салоне автобуса двое: широколицый, крепкого телосложения мужчина и худощавый смугловатый парень. Широколицый сосредоточен — он за рулем. Худощавый рассеянно и безучастно поглядывает сквозь ветровое стекло, едва утаивая зевоту. Он явно не в настроении. Хмурое утро, скучное однообразие пути, тряска. И к тому же сегодня — суббота, день выходной, который каждая уважающая себя личность проводит согласно своим наклонностям и вкусам, если этому не помешает вдруг некстати подоспевшая “производственная необходимость”.

— Дурацкая все же у нас профессия! — кричит худощавый и морщится. Говорить мешает мотор. — У других выходные как выходные, люди на танцы идут. Кино и все такое. А нам… вот, кукиш!

— Н-да, — вздыхает широколицый и вертит ручку бокового стекла. В окно врывается холодный воздух. — Тепло что-то нынче запаздывает. Зима была теплая — лето будет прохладное. Так-то, Вадим Сергеич…

— Теплая? — Вадим присвистнул, криво заулыбался. И, словно бы убеждая кого-то в своей правоте, сузив глаза, сурово сказал: — Уеду я отсюда. Три года отдам за диплом и уеду. Полгода осталось.

— Оно, конечно… Дело хозяйское.

Помолчали.

— Миша, ты местный? — неожиданно полюбопытствовал Вадим. Раньше он никогда об этом не спрашивал.

— Двадцать пять лет в Сибири… Местный, считай. Старожил.

— Нравится?

— Сибирь-то?.. — Михаил помедлил с ответом. — Понятно, не Сочи.

Удар передними колесами, машина запрыгала на дорожных выбоинах.

— Тише, ты!.. — запоздало крикнул Вадим. И оглянулся через плечо — туда, где стоял, заслоняя окна салона, довольно массивный приборный стенд. — Ну сколько раз говорил: не мебель возим! Аппаратура все-таки.

— А что я сделаю? Такая дорога. Гармонь… Можно и тише.

Михаил убавил скорость, машина пошла ровнее и мягче. Вадим успокоился.

— Переделывать ее надо, — нарушил он первый неприятное для обоих молчание.

— Дорогу?

— Сибирь. Дорогу, конечно, тоже.

— Переделаешь!.. Который год здесь шоферю, тракт наладить не могут. Технику гробим… По телевизору оно вроде все гладко выходит. Вчера продукцию шинного завода показывали, гора баллонов — с двухэтажный дом! А у нас на передке резина еле дышит, ткни сапогом — развалится.

— Сапог?

— Зачем сапог? Резина.

Вадим рассмеялся.

— Станем среди поля — будет смех, — пообещал Михаил,

— Ладно, не обижайся. Это я так… А насчет резины, думаю, уладим. Если, конечно, наши снабженцы смотрели вчерашнюю передачу.

Закурили, примолкли. Разговаривать трудно — из-за мотора. До буровой далеко — сотни километров скверной дороги, тряска, дым папирос…

— Лиса, Сергеич! Лиса! — показал рукой Михаил.

— А? Где? Ага!.. — Вадим замер, не спуская глаз с яркого, очень заметного на черном фоне земли пламенно-рыжего пятна.

— Видал?! Нашла чего-нибудь, жрет.

— Ружье бы, э-эх! А ну-ка, притормози… — Вадим нашарил за сиденьем лопату.

— Без пользы, уйдет, — сказал Михаил, но сбавил скорость и надавил тормозную педаль. — Да и шкуры у нее в апреле нет. Не вышла еще.

Вадим не слушал. Едва машина остановилась, он отворил дверцу рывком, спрыгнул в льдистую грязь и помчался к лисе через поле по комковатым бороздам прошлогодней пахоты, держа лопату наперевес.

Лиса не ушла. Завидев человека, подпрыгнула вверх, изогнулась рыжей дугой, упала. Человека встретила предупреждающим оскалом. Вадим оторопело замер, опасливо загородился от нее лопатой, потом нацелился широким отточенным лезвием в оскаленную пасть.

— Стой, Сергеич! — раздался крик. — Не трожь!

По мерзлой земле громыхали сапоги.

— Не бей, не надо! — задыхаясь от бега, выкрикивал Михаил. Подбежал, на руках брезентовые рукавицы. Сноровисто уловил лису за загривок. Приподнял.

— Хорош воротник! Пушистый. К зиме еще лучше будет. Тяжелый, черт! Он это. Кобель…

— Лис?! — восторженно удивился Вадим. — Погоди-ка, а что это у него?

На правом боку, от рыжего загривка до живота, шерсть заскорузла от высохшей грязи.

Передняя лапа висела странно прямая и неподвижная. Михаил тронул ее рукавицей — лис дернулся и тихо взвизгнул.

— Ночью, должно быть, — сказал Михаил. — Фарами ослепили.

— Машиной?

— Ну, чем же еще? Поди, к зиме заживет… А там на шкуру забьем. На воротник или шапку…

— Горжетку, — добавил Вадим. Прищурился, глядя на лиса. Неожиданное приключение заканчивалось прозаическим воротником. — Ладно, поехали.

Зверя втащили в салон и поместили в угол между дверцей, диваном и шоферским сиденьем. Запахло псиной. Лис попытался было выбраться из заточения — ему не дали, и он затих. Но когда загудел мотор и машину тряхнуло на первом ухабе, он заворчал и, подпрыгнув, вцепился клыками в рукав шоферской телогрейки.

— Ну ты, пропадина! — крикнул Михаил, отмахиваясь. И громко, однако беззлобно пообещал: — Убью!

Угроза словно бы подействовала, и зверь успокоился.

На буровую приехали вечером.

Ажурная вышка геометрически четким силуэтом пронизывала этажи закатного неба: густо-синюю полосу у горизонта, алые облака повыше и, наконец, темное верхнее покрывало, окаймленное бахромой жемчужно-розового цвета.

На буровой — ни души. Окна культвагона были непроницаемо темными, из обрубка железной трубы на крыше вился дымок. Вадим критически оглядел низко провисшую над вагоном антенну, подергал ручку запертой двери и ушел к буровому станку. Потрогал сапогом станочный ротор. Устье скважины заперто приспущенной штангой.

— Верно, ужинать уехали в деревню, — сказал Михаил.

— На буровой все равно обязан остаться дежурный, — пробормотал Вадим, зачерпывая горстью красноватый глинистый раствор из сточного желоба. Окраска раствора Вадиму не нравилась. Пестроцветы, подумал он. Девонский разрез.

— Никто здесь ничего не тронет. Поселок вон он где… — Михаил кивнул в сторону совхозных домиков.

— Ферму строят? — спросил Вадим, показав на груду желтых кирпичей и желтеющий неподалеку прямоугольник фундамента.

— Нет. Совхозный маслозавод.

— Вот так и бывает. Затевают строительство, потом заказывают артезианскую скважину, и вдруг выясняется, что пластовой воды здесь нет вообще или мало, и начинаются у них проблемы. Н-да…

Охристая окраска бурового раствора тревожила Вадима всерьез. По опыту знал: девон, как правило, безводен. А безводная скважина — это всегда крупные неприятности для производства.

Он побрел к цистерне — сполоснуть испачканные ладони. Михаил ушел к автобусу. Включил в салоне автомобильный плафон — должно быть, что-то искал. Вернулся, держа в руке алюминиевую миску.

— Ну как там лис? — вяло осведомился Вадим.

— Дал колбасы — вся цела. Не жрет. Пить, наверное, хочет. Миску вот надо помыть.

Вадим опрокинул ногой ведерко вверх дном, присел покурить.

Закат угас, и было уже довольно темно, когда, наконец, послышалось рычание мотора. Свет фар полоснул по стеклам вагонных окон; грохнул на ухабе кузов бригадного ЗИЛа.

Люди высыпали из машины и, горланя, окружили автобус.

— Геофизики приехали!

— А я думаю: чей автобус стоит?