Мы ехали по узкой горной дороге, вьющейся серпантином по краю крутых обрывов. Там не было никаких балюстрад, предохраняющих от падения в пропасть. Мы все время спускались, углубляясь в территорию Турции и отдаляясь от Ирана.

Вскоре мы остановились у двора, уткнувшегося в горный склон. Мы вошли внутрь, где нас ждал завтрак, состоящий из хлеба, чая и снова острого елкого сыра. Хотя я была голодна, но съела совсем немного, выпив зато несколько стаканов очень сладкого чая.

Женщина принесла для Махтаб кружку горячего козьего молока. Махтаб попробовала и сказала, что хочет чаю.

Появилась очень толстая женщина, седая, беззубая, вся в морщинах. На вид ей можно было дать около восьмидесяти лет. Она принесла одежду для меня и Махтаб.

В бездействии снова ко мне пришло беспокойство. Я поинтересовалась, не случилось ли что-нибудь, и узнала, что Мосейн пошел в «город» за машиной. Мне также объяснили, что старая женщина, которая помогла нам одеться, это мать Мосейна. Здесь была и его жена. Это объясняло одну из загадок: Мосейн был турком, а не иранцем. А на самом деле, как я убедилась, не был ни тем, ни другим, потому что принадлежал к курдам и не признавал границы, которую мы пересекли ночью.

Возвращение Мосейна вызвало оживление. Он вручил мне небольшой пакет, завернутый в газету, и позвал нас в машину. Я быстро втолкнула пакет в сумку и поблагодарила мать Мосейна за гостеприимство, но она, к моему удивлению, забралась вслед за мной на заднее сиденье, подав знак отъезжать.

Один из контрабандистов сел за руль, а рядом с ним – молодой парень. Женщина практически закрыла Махтаб. Возможно, так все и было задумано. Мать Мосейна явно воспрянула духом за время этого бешеного спуска. Она беспрерывно курила турецкие папиросы.

У подножия горы водитель сбросил скорость. Перед нами выросло здание поста. Я обмерла. Турецкий солдат заглянул в машину. Поговорив с водителем, проверил его документы, но нас уже ни о чем не спрашивал. Мать Мосейна дохнула ему в лицо дымом папиросы. Часовой махнул рукой, разрешая нам свободный проезд.

Мы двинулись по двухполосному асфальтовому шоссе, бегущему по высокогорной равнине. Почти каждые двадцать минут мы должны были останавливаться на очередных постах. Всякий раз у меня замирало сердце, но нас без проблем пропускали дальше. Мать Мосейна чудесно прятала нас своим телом.

На одном из перекрестков парень молча вышел и направился в видневшуюся вдалеке деревню.

Я вспомнила, что в спешке не попрощалась с Мосейном и не поблагодарила его. Мне стало совестно.

И еще я вспомнила о пакете, который Мосейн вручил мне перед отъездом. Тогда я, не открывая, запихнула его в сумку. Сейчас я вынула его и развернула газету. Здесь было все: и наши паспорта, и деньги, и украшения. Были там все мои доллары; иранские риалы были обменены на толстую пачку турецких лир. Мосейн вернул все, за исключением золотой цепочки. Таким был конец нашего короткого и необычного знакомства. Я была бесконечно благодарна этому человеку за свою и Махтаб жизнь.

Мы снова остановились. Мать Мосейна прикурила следующую папиросу и вышла не простившись, а в машине остались только мы с Махтаб и водитель.

На безлюдной околице одной из деревень водитель обернулся и жестом показал нам снять национальные костюмы. Мы разделись, оставаясь только в американской одежде. Сейчас мы были американскими туристами, хотя и без соответствующих печатей в паспортах.

Я заметила, что деревни, через которые мы проезжали, становятся все более ухоженными. Вскоре мы оказались в предместье Вана.

– Аэропорт, – объясняла я водителю.

Махтаб перевела, и его лицо просветлело: он понял. Машина остановилась у бюро, окна которого были испещрены рекламами путешествий, а сам водитель вышел. Спустя минуту вернулся и с помощью Махтаб проинформировал меня, что ближайший самолет до Анкары вылетает через два дня.

Это слишком долго. Мы должны добраться до Анкары как можно быстрее, прежде чем кто-нибудь начнет нами интересоваться.

– Автобус? – спросила я с надеждой в голосе.

Он кивнул головой и, включив двигатель, помчался на автовокзал. Снова жестом показал нам оставаться на местах, а сам пошел в здание вокзала. Спустя минуту он вернулся и попросил лиры.

Я вытащила из сумочки пачку турецких денег. Он выбрал несколько банкнотов и исчез. Вскоре он уже был в машине и, широко улыбаясь, размахивал билетами до Анкары. Он разговаривал с Махтаб, с трудом подбирая персидские слова.

– Он говорит, что автобус уходит в шестнадцать часов, – объяснила она. – До Анкары доедем в полдень на следующий день.

Я посмотрела на часы. Был лишь первый час пополудни. Мне не хотелось томиться в ожидании на вокзале, поэтому я произнесла единственное слово, которое для меня и, я была уверена в этом, также для Махтаб было сейчас самым важным.

– Хаза,[15] – сказала я.

С момента, когда мы покинули опасное убежище в Тегеране, мы ели только хлеб и семечки, запивая чаем.

Водитель проводил нас в ближайший ресторан. Усадив нас за стол, он сказал:

– Тамум, тамум,[16] – и хлопнул в ладоши. Всё. Его задача была выполнена.

Мы могли только поблагодарить.

Заказывая незнакомые кушанья из меню в чужой стране, мы с Махтаб понятия не имели, что нам принесут. Мы были приятно удивлены изысканным блюдом: это был рис и цыпленок барбекью. Все это имело божественный вкус.

Мы ели медленно, наслаждаясь каждым кусочком, убивая время и возбужденно разговаривая об Америке.

Махтаб вдруг улыбнулась.

– Ой, мама, посмотри. Это тот дядя, который с нами приехал! – воскликнула она.

Оглянувшись, я увидела водителя, возвращающегося к нашему столику. Он сел и заказал еду и чай для себя. Ему явно было неловко, что он оставил нас одних до того, как мы сядем в автобус.

Покончив с едой, мы втроем пошли на вокзал. Там наш опекун нашел какого-то турка, возможно, директора вокзала, и поговорил с ним о нас. Мужчина тепло нас приветствовал. И снова хлопок в ладоши и слова:

– Тамум, тамум.

Турок пригласил нас присесть возле печки. Мальчик лет десяти подал чай. Мы продолжали ждать.

Когда стрелки часов приближались к четырем, турок подошел к нам.

– Паспорт? – спросил он.

Сердце у меня учащенно забилось. Я смотрела на него пустым взглядом, делая вид, что не понимаю.

– Паспорт! – повторил он.

Я открыла сумку и рылась внутри, пытаясь тянуть время. Мне не хотелось показывать ему наши паспорта.

И тут он остановил меня жестом. Я старалась понять, что ему было нужно. Видимо, его обязанностью было проверить, у всех ли есть документы. Он догадался, что у нас есть паспорта, и больше его ничего не интересовало. Как бы я хотела знать, что ему сказал наш водитель.

Служащий сообщил какую-то информацию, из которой я поняла только слово «Анкара». Мы с Махтаб встали и пошли за пассажирами, садящимися в современный дальнего следования автобус.

Мы нашли два свободных места. Несколько пассажиров уже сидели, и вскоре почти все места были заняты. Двигатель работал, внутри было тепло и уютно.

Двадцатичасовое путешествие до Анкары – это последний этап в цепи наших страданий. Потом будет уже безопаснее.

Вскоре мы уже были за городом, двигаясь по узкой горной дороге. Водитель часто балансировал на краю пропасти, автобус опасно наклонялся на крутых поворотах.

«О Боже, – думала я, – неужели мы преодолели столько опасностей, чтобы сейчас свалиться в бездну?»

Нервное истощение давало о себе знать. Измученное тело болело, но боль не могла отогнать сон. Я погрузилась в тяжелую дремоту.

Проснулась я среди ночи от толчка. Водитель автобуса резко нажал на тормоза, и мы какое-то время двигались по инерции, а потом машина остановилась. За окнами бушевала метель. Впереди стояли другие автобусы. Я заметила на повороте дороги огромный сугроб. Несколько автомобилей увязли в снегу, блокируя дорогу.