Галина Галахова

Кеворка-небожитель

НАТАША ПОЛУЧАЕТ ПОДАРОК

Наташин брат Владик, молодой человек семнадцати лет, устроился сразу на две работы — в обычное время на фабрику-кухню, а по утрам, вечерам и выходным — помощником к дворнику Раплету. Через месяц Владик отпраздновал первые свои две получки. Наташе — будущей первокласснице — он подарил семью матрешек — одна в другой, и пятицветную на жидких кристаллах авторучку. Дворник заплатил ему за работу частично деньгами, а частично — этой вот самой ручкой. Наташа подаркам обрадовалась, взяла у Владика на столе первый подвернувшийся под руку лист бумаги, перевернула его на чистую сторону и принялась выводить букву «А». Но никакой буквы «А» не получилось, вместо нее нарисовался один знакомый мальчик — глаза в разные стороны смотрят, волосы треплет ветер, лицо задумчивое, и не скажет он ни слова, покуда его не окликнешь раз или два.

— Витя? — удивилась Наташа. — Как ты похож! Но почему такой холодный-фиолетовый?

Однако Витя с ответом не спешил, и Наташа снова начала выводить букву «А».

Теперь на лист выбежала Витина собака Чапа. Чапа раньше бродячая была — голодная и холодная. Пока с Витей не повстречалась. Он просто так, по рассеянности, ее погладил, а она пошла за ним на всю жизнь. Так Кеворка сказал.

Наташа строго посмотрела на ручку, погрозила ей пальцем — что за шутки! — и решила, раз такое дело, нарисовать Кеворку. Это очень даже легко. Всегда смеется, волосы дыбом и ужас какой черный — не отмыться ему, не оттереться. Но Кеворка получился другой: красного цвета, глаза опустил в землю и — боится чего-то. Рядом с ним дерево еще нарисовалось. Высокое и раскидистое. На каждом его листочке надпись — Гва-да-рий Фи-го-соф, — прочитала Наташа по складам, — ой, что это? Или это кто?

— Это мы, — раздался смех.

Под деревом она увидела темно-зеленого Аленьку рядом с бледно-голубой Кимой. Сидят в обнимку и смеются:

— Чур, Наташка, мы тут первые! Это — наш домик.

Какая-то ворона-не-ворона в фуражке набекрень и в одном дырявом носке на лапе похлопала их по спине обшарпанным крылом.

— Эрррумий! — каркнула ворона и уже нацелила свой клюв на Наташу.

Наташа испугалась и ударила по листу бумаги ладошкой. Бумажный лист поднялся в воздух, покружился недолго и сел на диван, а ручка упала на пол и закатилась под стол. Стало тихо — вдруг остановились настенные часы. Наташа удивленно захлопала глазами. В наступившей тишине отчетливо прозвучал этот одинокий и беспомощный звук хлопающих ресниц.

— Что это? — воскликнула она. — Почему часы остановились? Почему я моргаю так громко, откуда эти рисунки?

Наташа наклонилась за ручкой, но тут задребезжали стекла, и она невольно выпрямилась.

Распахнулось окно: в комнату ворвался ветер. Он был синий. Наташа ощутила на лице холодноватую упругость его развевающегося плаща, пропахшего дождем. Со двора донесся звук шаркающей по асфальту метлы.

Нарушился обычный порядок вещей: разбежались в разные стороны стулья, закружились по комнате и, налетев друг на друга, повалились — ножки кверху. С писклявым скрипом отворились дверцы платяного шкафа и оттуда выскочили, пританцовывая, взявшись за рукава, папины костюмы — черный и серый — и мамины платья ужасно ярких цветов и странных фасонов. Поехал и тут же накренился на бок стол, опрокинулась на пол стоявшая там тяжелая ваза с сиренью. Длинный неопределенный язык воды заглотил край скатерти, подчеркнув стола врожденную угловатость.

Черный костюм уселся на подоконник и засвистел папин любимый персидский марш, серый упал в кресло и, закинув брючину на брючину, запустил в потолок кольцо дыма. Платья вниз рукавами повисли на трехрожковой люстре и качались, качались. Зашевелили стрелками часы и пошли, отбивая: «так-так, так-так, нетак-нетак».

Стало невозможно.

— Перестаньте, я ничего не понимаю… — Наташа зажмурила глаза, заткнула уши.

— Что ж тут непонятного? — весело подхватил натужным голосом Владик. Он только что плечом приоткрыл дверь и, пятясь, спиной вперед вошел в комнату, прижимая к груди фотоувеличитель. — Глянь, какой фотоувеличитель я себе подарил, Наталья. Не зря на Раплета весь месяц ишачил, как верблюд. Он увеличивает…

— Увеличивает-преувеличивает, — воскликнула Наташа, открывая глаза и разжимая уши, радуясь появлению брата и одновременно страшась, что ей сейчас от него попадет за беспорядок в комнате.

— Не увеличивает-преувеличивает, а только увеличивает. Прошу, пожалуйста, не путать.

— Какая разница!

Владик обернулся и налетел на опрокинутый стул, от изумления брови у него высоко подпрыгнули.

— Огромная… черт, а где стол? Наталья, что за дела? Это же — форменное безобразие! — закричал он.

— Сегодня, Владик, у нас, не черт, а… — прошептала Наташа и на всякий пожарный случай полезла под стол, чтобы отсидеться там до лучших времен, и наткнулась на авторучку, и обрадованно воскликнула:

— Да это же, Владик, твоя авторучка, она все и натворила!

Медленно и неохотно выпадала Наташа из недавних странных событий. Такое с ней случалось не раз после кукольного театра или мультфильмов, где все не так, как есть, а — как-то совсем уж по-другому.

Владик пытался сохранить серьезность, однако надолго его нехватило.

— А вот это уже, моя дорогая, называется преувеличением, да еще каким! — Он рассмеялся и всей своей тяжестью вместе с тяжелым фотоувеличителем рухнул на стол, ударившись животом об угол стола, откуда свисала мокрая скатерть, и холодные капли воды потекли ему на ноги. — О, черт, угол какой острый, и зачем только делают такие столы, остолопы! — Он сморщился и начал растирать живот ладонью.

Наташа высунулась из-под стола, горестно всплеснув руками.

— Владик не верит мне — кто же тогда мне поверит?

На плечах у нее вздулись рукава-фонарики голубого шелкового платья, из которого она давно уже выросла, но все никак не хотела с ним расстаться — его сшила мама.

— Ну, скажу я тебе, понаделала ты тут черт знает что и напридумывала бог весть…

— Я? Понаделала? Напридумывала? Да я совсем даже не знаю этого… Гвадария… Эрррумия! Нет, ты мне, пожалуйста, сам все объясни. Он, что ли, ворона?

Владик весело хмыкнул.

— Нет, Наталья, с тобой не соскучишься. Хорошенькое дело — до чертиков насмотрелась своих мультяшек, а мне — объясняй. Нет, так дело у нас не пойдет… хотя постой-постой: Эрумий… где-то я, помнится…

Наташа не дала ему вспомнить.

— Владик, да честное-пречестное это не я — а твоя авторучка, она букву «А» не хотела писать. А потом Витю с Чапой, Кеворку и Киму с Аленькой взяла и нарисовала. И очень даже похоже — я же так не умею! Они были там… живые, ну как мы с тобой сейчас… И цвет у них был… всевозможный… — Наташа покрутила авторучку, как будто впервые увидела ее. — Ой, а я же тогда — какого цвета буду? Тут только желтый остался… желтой быть не хочу…

— О чем ты? Какие рисунки? Ну где хоть один — дай, покажи мне. Я хочу посмотреть.

Владик присел на корточки и заглянул под стол. И увидел он Наташу совсем-совсем от себя близко и под таким неожиданным для себя углом, под каким никогда прежде ему не удавалось ее видеть, и сердце у него сжалось при мысли — какая она еще совсем-совсем маленькая.

Наташа из-под стола потянулась к листу бумаги, который лежал на диване и начала его разглядывать со всех сторон. — Ой, да где ж они все? Только что ведь здесь были, а теперь — весь лист закаряканный-замаляканный. Куда-то они с него все подевались… — Она растерянно развела руками и снова спряталась под стол. — Куда?!

— Да это же мой черновик! — Владик выхватил из ее рук исписанный с одной стороны и много раз перечеркнутый лист бумаги. — Сколько раз тебе говорить, чтобы ты не рылась у меня на столе! Я тебе запрещаю это делать. Наталья, ты меня слышишь? Может быть, я что-то важное пишу. К тому же Эрумий… он, может быть, мой будущий герой, а никакая не ворона, понятно?!