Марина судорожно сглотнула. Ее рука дернулась, и связка ключей и брелоков соскользнула с ладони и со звяканьем закачалась в воздухе, удерживаемая лишь за розовый цветочек, зажатый между пальцами.
— Это тюльпан!
— Нет, колокольчик!
— Розовых колокольчиков не бывает!
— Нет бывают!.. И вообще, это, скорее всего, роза!
— Вообще не похоже!..
Марина закрыла глаза. Ее пальцы, словно у слепой, ощупывали ключи и брелоки, скользя по каждому зубцу и каждой выемке — снова и снова — так, как делали это когда-то почти два десятка лет назад.
Подруги не разлей вода еще с подготовительной группы — она, Марина Рощина с заплетенными в толстую золотую косу волосами, и Норматова Дилярам, Диля, с резкими неправильными чертами лица, темноглазая и темноволосая с неизменным веселым коротким хвостиком почти на макушке. Диля наполовину узбечка, несколько лет назад она вместе с родителями и престарелой теткой переехала в Волжанск из города со смешным названием Ахунбабаев. Мать Марины не одобряла их дружбу, считая Дилю некультурной и какойто чумазой, но мнение матери Марину мало волновало. Семья Норматовых была бедновата, и Марина с самого начала окружила Дилю дружеской обволакивающей опекой, приглашая ее на обеды, отдавая ей старые или надоевшие вещи и игрушки и охотно принимая взамен ее обожание. Самой лучшей забавой у них было наряжаться в платья Марининой мамы, когда той не было дома, обвешиваться ее украшениями и танцевать в гостиной под музыку Поля Мориа или Франка Пурселя. Плохо, что это бывало так редко.
Утро солнечное, теплое. Они идут, обмахиваясь веерами из опавших кленовых листьев — цветных, ярких — от светлой зелени до глубокого бордо. На Маришке пушистый белый беретик, на Диле — вязанная желтая полоска, закрывающая уши, а вокруг шеи — длинный тонкий шарф, красивый, хоть и немного потертый. Маришке приятно видеть на Диле этот шарф. Раньше он принадлежал ей.
— … сегодня не раньше семи придет. Так что после…
— Нет, говорю же — не могу! Мама сказала сегодня сразу домой, с тетей Шахнозой посидеть, потому что никого не будет.
Рощина надувает губы. Шахноза Норматова ей не нравится, даже пугает — тощая, морщинистая, похожая на высушенную рыбу, и все время с папиросой. И глаза у нее, как у мертвой рыбы — тусклые и выпученные.
— А она сама не может посидеть что ли?
— Неа. Заболела. Лежит и все время вот так делает — хрхр! — Диля дергает губами, закатывает глаза и смеется, потом сморщивает нос. — От нее так воняет, фууу!
— Ну чего она не может сама полежать?
Диля мотает головой.
— Ну Дилька! Мама неизвестно когда в следующий раз уйдет так надолго!
Черноволосая головка снова отрицательно качается. Маришка понижает голос.
— Дилька, она такое платье новое купила! Бархатное! До пола!
Выражение лица Норматовой становится жалобным, но решимость остается.
— И браслет купила, Дилька! Большой такой! А я нашла, куда она шнур от магнитофона спрятала!
— Не могу! — с отчаяньем говорит Диля. — Влетит! Пожалуйста, Маришка, давай в другой раз, а?
Маришка смотрит на подругу почти зло. Как Дилька может ей отказывать?! Как после всего, что она для нее сделала?!
— Ну и пожалуйста! — она швыряет кленовый букет в лужу и быстро уходит вперед.
Конечно они помирились — на первой же перемене. Но Диля так и не согласилась идти в гости. И тогда Маришка решила проблему самым простым способом — на большой перемене отправила подружку за булочками, а сама стащила ее ключи из кармашка старенького ранца, и всю дорогу домой перебирала их пальцами в кармане пальто, чувствуя удовлетворение и легкое чувство страха — она впервые в жизни что-то украла. Они распрощались, как ни в чем не бывало, а буквально через пять минут Диля позвонила в дверь ее квартиры.
— Я ключи потеряла, представляешь?! Дашь позвонить? А то тетка не открывает.
Маришка, как-то очень взросло улыбаясь про себя, проводит ее в гостиную, и конечно же там на кресле лежит новое материно платье, и Диля вспоминает о телефоне только спустя два часа, не ведая, что ключи уже давным-давно снова лежат в кармашке ее коричневого ранца…
О том, что было потом, вспоминать не хотелось. Всю жизнь не хотелось. А сейчас и подавно.
Ее пальцы снова сжали связку ключей и брелоков — почти двадцать лет спустя. Это было дико — снова держать их в руке. Это было невозможно. Но ключи действительно Дилькины. Это ее брелки. И буквы «СН» на резиновой босой подошве… Сашка Нестеров, Дилькина любовь. Марина всегда считала его дебилом…
Откуда здесь Дилькины ключи?!
— Господи! — прошептала Марина. Ключи выскользнули из ее пальцев и, звякнув, упали на одеяло.
Получается, это Дилькин дом? Марина много лет назад потеряла ее из вида и ничего не знала о судьбе бывшей подруги. А что, если та сделала удачную партию или еще какимнибудь способом разбогатела?.. А что, если она догадалась про ключи и хочет с ней поквитаться?..
Марина мотнула головой и вскочила. Нет! Она хорошо помнила, что из себя представляла Норматова. Такое ей не по силам. Нет!
Она разгладила на бедрах синее кружево и впервые в жизни пожалела, что не курит. Взглянула на кровать — ключи лежали там, где она их бросила. Они никуда не исчезли. Они были настоящими.
Марина подняла ключи, держа их двумя пальцами, словно хвост дохлой крысы, открыла ящик тумбочки, бросила туда связку и с грохотом задвинула ящик. Схватила со стула халат и надела его, путаясь в рукавах.
Ей нужно в ванную. Ей нужно немедленно попасть в ванную… туда, где по коже скользят светящиеся зеленоголубые волны, где большое зеркало отражает ее всю, где так приятно лежать среди теплой ароматной пушистой пены и чувствовать, как все проблемы и дурные мысли тают, тают…
Марина вышла из комнаты, тихонько прикрыв за собой дверь, — как раз вовремя, чтобы увидеть спину уходящего за угол человека, державшего в руке полотенце. Она узнала Алексея. И тут же забыла про него.
Запахнувшись в халат, Марина подошла к двери в ванную и толкнула ее. Дверь была заперта. Она нетерпеливо постучала, прислушиваясь к удалявшимся шагам на лестнице.
— Секундочку! — ответил из-за двери голос Сухановой. Марина раздраженно скривила губы и прислонилась к стене, рассеянно разглядывая полутемный округлый коридор. Она услышала, как где-то наверху захлопнулась дверь, потом еще одна открылась и закрылась. Похоже, в эту ночь многие не спали…
— Представляешь, я ключи потеряла!..
Почему ты поехала одна? Почему ты поехала в автобусе?
Больные злые глаза за зеркальной гладью…
В дом вошли одиннадцать человек. И ночь в нем проведут одиннадцать человек… мне так кажется.
Марина резко развернулась и, неожиданно для себя самой, грохнула кулаком в дверь ванной прокричав:
— Да ты там что — утонула?!!
— Я же сказала — сейчас! — голос Алины сразу же похолодел. — Оставь дверь в покое!
Марина, слегка покраснев, опустила руку, не понимая, что на нее нашло. Портить отношения с Алиной ей не хотелось, она была ей относительно симпатична — менее чем Светлана, но, несомненно, более, чем Ольга или Кристина.
Она неторопливо пошла вперед, в сторону гостиной, сунув руки в карманы халата и бесшумно ступая босыми ногами. Незавязанный, он колыхался, при каждом шаге открывая коротенькую ночную рубашку, но Марину это не волновало — в коридоре все равно никого не было.
Одна из дверей оказалась приоткрытой, словно приглашая войти. Марина хотела было пройти мимо, но, не удержавшись, все же заглянула в щель и остановилась. Ее обдало жаром, она облизнула губы и улыбнулась, и в комнате поняли эту улыбку и приняли то, что обещала она и обещали распахнутые полы халата, к которым так и не протянулась рука Рощиной в смущенном порыве.
— Иди сюда! — повелительно сказали ей из комнаты.
В этот раз Марина не возмутилась и не смутилась, хотя и обращенный к ней повелительный тон, и протянутая навстречу рука были совершенно недвусмысленны. Не раздумывая и не оглядевшись по сторонам, она шагнула в комнату, и дверь за ней захлопнулась.
Виталий проверил развешанную на стульях одежду — та даже и не думала начинать сохнуть. Можно было, конечно, взять из ванной фен и попробовать просушить им, но заниматься этим было неохота. В комнате тепло, скоро он ляжет спать — к чему вся эта возня? Ночью одежда ни к чему, а одеяло вряд ли смутится, если он залезет под него в одних трусах. Виталий покосился на шкаф и хмыкнул. В крайнем случае… Нет, брать чужие тряпки не хотелось. Ничего, не сахарный — не растает и во влажной одежде. Вот Суханова — дурочка, со своими принципами может запросто схватить воспаление легких и тем самым еще больше осложнит ситуацию. Хотя… еще не известно, какие из ее принципов доживут до приезда хозяев.
Если они приедут.
Виталий подошел к окну и надолго остановился возле него, до боли в глазах вглядываясь в лес за стеной дождя. Отрезаны от мира. Напрочь отрезаны. Сколько им придется провести здесь — сутки, неделю, месяц? Если сложить вместе все, о чем говорилось в гостиной, и отнять понятия «случайность» и «совпадения», то получится, что долго. Утром уйти пешком? И далеко они уйдут? Да и куда? А если погода не улучшится? А девчонки сколько выдержат? Да еще и на каблучках? Не босиком же им идти, а лишней обуви в доме нет. Интересно, почему одежды навалом, но нет даже тапочек?
Может, выслать вперед кого-то одного? А где гарантия, что он не пропадет так же, как и Лешка?
…чего тогда этот мэн бизнеса из лесу сам не свой пришел? Какойто очень уж странный…
Виталий прижал к холодному стеклу кулак и оперся на него лбом. Да, Евсигнеев и ему показался какимто пришибленным, но тогда он решил, что тот просто перетрусил. Алексей не производил впечатления смельчака, он был истериком — из тех, которые много кричат, а потом быстро прячутся под стол. В запале может наворотить дел, но если ему вовремя дать по морде, то сразу присмиреет.