Начав, без лишних церемоний, с короткого «Послушайте, приятель», она с предельной ясностью широкими мазками набросала сложившуюся картину и, судя по ответному бормотанию, которое я прекрасно слышал, хотя и находился на некотором расстоянии от трубки, было очевидно, что смысл происходящего стал доходить и до Апджона. Бормотание постепенно стихало, он все яснее убеждался, что барышня крепко держит его за горло.

Наконец оно окончательно смолкло, и Бобби заговорила снова.

— Вот и прекрасно, — сказала она. — Я не сомневалась, что мы найдем общий язык. Я буду у вас в ближайшее время. И позаботьтесь, чтобы в вашей авторучке было достаточно чернил.

Она повесила трубку и выкатилась из комнаты, издав на прощание все тот же вопль ночного хищника в джунглях, а я повернулся к Дживсу, как нередко делал и прежде, когда хотел поговорить о непостижимости слабого пола.

— Женщины, Дживс!

— Да, сэр.

— Вы слышали весь разговор?

— Да, сэр.

— Насколько я понял, Апджон, клянясь… Как там дальше?

— «Клянясь, что не уступит, уступает[98]», сэр.

— Он отказывается от иска.

— Да, сэр. И мисс Уикем благоразумно обговорила, чтобы отказ был зафиксирован в письменной форме.

— Чтобы потом он не мог пойти на попятный?

— Да, сэр.

— Она все предусмотрела.

— Да, сэр.

— И проявила беспримерную твердость.

— Да, сэр.

— Рыжие волосы — видимо, в них все дело.

— Да, сэр.

— Вот уж никогда не думал, что мне доведется услышать, как кто-то обращается к Апджону «Послушайте, приятель»…

Я бы еще долго мог разглагольствовать на эту тему, но тут дверь открылась, на пороге появилась мамаша Артроуз, и Дживс молча выскользнул из комнаты. За исключением тех случаев, когда ему по каким-то причинам необходимо остаться, он всегда исчезает из комнаты, когда приходят, как он выражается, «господа».

Глава ХХ

Я сегодня еще не встречался с мамашей Артроуз — она уезжала обедать к друзьям в Бирмингем, и я бы с удовольствием вообще уклонился от встречи с ней, потому что, едва взглянув на нее, понял, что встреча эта не предвещает ничего хорошего. Она еще больше, чем прежде, была похожа на Шерлока Холмса. Наряди ее в халат, дай в руки скрипку — и она может смело отправляться на Бейкер-Стрит: никто даже не поинтересуется, что она там делает. Она бросила на меня проницательный взгляд и сказала:

— А, вот вы где, Вустер. Вы-то мне и нужны.

— Хотите со мной поговорить?

— Да. Может быть, теперь вы мне поверите.

— Простите?

— Насчет дворецкого.

— Что насчет дворецкого?

— А вот что. На вашем месте я бы села. Это долгий разговор.

Я сел. Причем с удовольствием, потому что внезапно ощутил слабость в ногах.

— Помните, я сказала вам, что он мне сразу не понравился?

— Да, как же. Именно так вы и сказали.

— Я сказала, что у него лицо преступника.

— Ну, он же не виноват, что у него такое лицо.

— А в том, что он мошенник и самозванец, тоже не виноват? Выдает себя за дворецкого! Ничего, в полиции его быстро выведут на чистую воду. Он такой же дворецкий, как я.

Я изо всех сил пытался спасти положение.

— Но у него же прекрасные рекомендации.

— Это ничего не значит.

— Он не смог бы работать мажордомом у сэра Родерика Глоссопа, если бы не был честным человеком.

— Он у него и не работал.

— Но Бобби говорила…

— Я прекрасно помню, что сказала мисс Уикем. Она сказала, что он многие годы прослужил у сэра Родерика Глоссопа.

— Ну, вот видите.

— И вы считаете, что это снимает с него подозрения?

— Разумеется.

— Я так не считаю, и сейчас объясню вам, почему. У сэра Родерика Глоссопа большая клиника в Чафнелл-Реджисе, в графстве Сомерсетшир, и там сейчас лечится моя подруга. Я написала ей с просьбой повидать леди Глоссоп и получить всю возможную информацию о ее бывшем дворецком по имени Макпалтус. Сегодня, вернувшись из Бирмингема, я получила от нее ответ. Так вот, леди Глоссоп утверждает, что у нее никогда не было дворецкого по фамилии Макпалтус. Как вам это нравится?

Я по-прежнему старался сделать все, что в моих силах. Вустеры никогда не сдаются.

— Вы ведь лично не знакомы с леди Глоссоп?

— Конечно, нет, иначе я бы ей сама написала.

— Очаровательная женщина, но память у нее, как решето. Из тех, кто всегда забывает перчатку в театре. Естественно, ей не под силу запомнить имя дворецкого. Она наверняка думает, что его звали Фотерингей или Бинкс, или еще как-то. Такие провалы в памяти — обычная вещь. В Оксфорде я учился с одним парнем по фамилии Робинсон, и как раз недавно я пытался вспомнить, как его звали, и в голове у меня всплыла почему-то фамилия Фосдайк. Его настоящую фамилию я вспомнил только вчера, когда прочитал в «Тайме», что Герберт Робинсон (26), проживающий на Гров-Роуд, Пондерс-Энд, доставлен в полицейский участок на Бошер-Стрит по обвинению в краже пары брюк в желто-зеленую клетку. Это, конечно, не мой приятель, но вы поняли, что я имею в виду. Не сомневаюсь, что в одно прекрасное утро леди Глоссоп стукнет себя по лбу и воскликнет: «Макпалтус! Ну, конечно же! А я была уверена, что этого честнейшего малого звали О'Map».

Она хмыкнула. Сказать, что мне понравилось, как она хмыкнула, значило бы намеренно вводить в заблуждение общественность. Такой звук мог бы издать Шерлок Холмс, перед тем как защелкнуть наручники на запястьях похитителя рубина махараджи.

— Честнейший малый, вы говорите? Тогда как вы объясните следующее обстоятельство. Я только что разговаривала с Уилли, и он сказал мне, что у него исчез дорогой серебряный сливочник работы восемнадцатого века, который он купил у мистера Траверса. И где он, вы спросите? В комнате Макпалтуса, спрятан под рубашками в ящике комода.

Я говорил, что Вустеры никогда не сдаются, но я ошибался. Слова эти подействовали на меня, как удар в солнечное сплетение, и мой боевой дух улетучился в мгновение ока, вместо прежней храбрости остался лишь отработанный пар.

— Ах, вот где, — сказал я. Не слишком умная реплика, но ничего умнее я не придумал.

— Да, сэр, именно там. Как только Уилли сказал мне, что сливочник пропал, я сразу поняла, куда он делся. Я пошла в комнату Макпалтуса, обыскала ее, и там он, естественно, и оказался. Я вызвала полицию.

Мне показалось, что я пропустил еще один удар — на этот раз это был чистый нокдаун. Открыв рот, я уставился на старую даму.

— Вы вызвали полицию?

— Да, они обещали прислать сержанта. Он будет здесь с минуту на минуту. И знаете, что я вам скажу? Я собираюсь встать на часах у двери в комнату Макпалтуса, чтобы никто не вздумал попытаться избавиться от улики. Я не из тех, кто полагается на волю случая. Не хочу сказать, что я вам совершенно не доверяю, мистер Вустер, но мне не нравится, что вы так рьяно защищаете этого типа. На мой вкус, вы чересчур ему симпатизируете.

— Просто я подумал, что, возможно, он поддался минутному искушению.

— Чепуха. Скорее всего, он промышляет этим всю жизнь. Могу поспорить, что он крал еще ребенком.

— Только печенье.

— Простите?

— В Америке его называют «крекеры». Он говорил, что в юные годы иногда таскал крекеры.

— Вот видите! Начинается с крекеров, а кончается серебряными сливочниками. Такова суровая логика жизни, — сказала она и понеслась на пост, а я мысленно обругал себя за то, что растерялся и не сказал ей, что «по принужденью милость не действует, а падает она — о чем вы, разумеется, знаете — как тихий дождь[99]», и напоминание об этом обстоятельстве могло бы смягчить ее душу.

Я все еще размышлял об этом своем промахе и пытался придумать, что же здесь можно сделать, когда вошли Бобби и тетя Далия, и выглядели они обе так, как только могут выглядеть молодая дама и дама среднего возраста, находящиеся в самом прекрасном расположении духа.