Дарья Агуреева

УТРО ТУМАННОЕ

В жизни каждого человека случается такое.

Для меня отправная точка процесса взросления стала настоящей катастрофой, крушением. Зрелое сознание забилось, задышало во мне в безусловно трудном, переходном возрасте. Мне было почти шестнадцать лет, когда я взглянула на себя извне, критически. Толчком к этому ненужному в общем-то любопытству стало моё романтическое увлечение. Назвать любовью этот напичканный книжными цитатами полубред-полусон теперь мне никак не хочется. Хотя… Первая любовь, искренняя, не отягощённая поисками разума и не требующая в ответ ничего кроме светлого мерцания чужих, но странно родных зрачков, с высоты (или это вовсе и не высота? Скорее наоборот!) прожитого, пройденного всегда кажется чем-то туманным, болезненно бредовым.

Со стороны всё выглядело крайне банально. Он — студент, я — школьница. Он — красавец, я — серенький подросток, безуспешно прячущий неуклюжие конечности в складки одежды. Он — оптимист, душа компании, я — вынужденный отшельник, коротающий одинокие вечера с толстыми томами чужих мыслей и за неимением собственных впечатлений восторгающийся книжными. Когда необходимость участия в судьбе моего, конечно же, выдуманного идола стала осознанной и приобрела крайние формы, я и попыталась открыть себе себя. Тогда я искала суть в красоте (физической, разумеется!). Не придумав ничего лучшего, я прилипла к зеркалу, завораживающему стеклянный блеск моих зрачков своим необъяснимым матовым светом. Тогда я и разделалась раз и навсегда со всеми мучительными поисками совершенства, смысла и всех прочих абсолютов. Я разбила себя, разрушила собственное отражение в глупом, повторяющем чужие ошибки зеркале, разгромив всё, что случайно оказалось стеклянным, на сотни, тысячи осколков. Такой же осколочной, режущей стала и моя жизнь. Яркие, как кляксы импрессионистов, эпизоды, не связанные ни единым замыслом, ни героями.

Исчезнув в зеркале, я будто бы оказалась вне жизни и, стоя на обочине дороги, с каким-то нелепым изумлением взирала, как мимо меня то летит, то плетётся жизнь, частичкой которой я не успела или не захотела стать…

ФРУСТРАЦИЯ

Тотальное отсутствие толерантности к фрустрации. Вот такой затейливый диагноз поставил я моей любимой пациентке. Варвара…

Варенька. Моя милая, лёгкая Варя. Пожалуй, единственная девушка, которую я так и не смог объяснить, понять. Впрочем, признаюсь, я и не хотел. Мне было настолько приятно её общество, её несуразные вопросы, необдуманные и, наверное, поэтому поразительно точные мысли, что я начисто забывал о целях нашего знакомства. Варю привёл мой лучший друг. Попросил понаблюдать за ней.

— Женька! С ней что-то не то. Она прямо как с луны! Такое вытворяет! Хоть стой, хоть стреляйся! — обескуражено заявил Никита, пропуская вперёд свою юную спутницу. Хрупкая, нежная… Светлые глаза, светлые волосы. Сама вся светлая-светлая и какая-то другая.

Не от мира сего, что называется. Всё, что происходило вокруг, её как будто не касалось. Варя жила где-то далеко-далеко, и при этом я всегда отчётливо чувствовал, что на самом деле только там, где она, и пылает настоящий костёр жизни. Это я, Никита, все мы бродим в тумане, а Варя знает что, как и когда нужно делать. Только она не знает, что знает. Из неё надо вытянуть все эти хитрые, подёрнутые безвременностью тайны.

— Женечка! А что всё это значит? — она взглянула на меня, разрешая задержаться в тёплых кружочках своих зрачков, раздвоиться в них и замереть под неестественно длинными ресницами.

— Это значит, что у тебя абсолютно отсутствует терпимость к жизненным неприятностям. Крушатся твои планы, и ты прячешься от реальности в каких-то выдуманных тобой же сказках, — пытался объяснить я.

— Терпимость, — она повернулась к окну. За стеклом уже третий день безмятежно падали белые хлопья, вспыхивающие позолотой в болезненно-жёлтом свете фонарей и вновь пропадающие где-то во мраке декабрьских вечеров. — Ты думаешь, она нужна? Надо сдерживаться?

— А как же, Варенька? — я не уставал изумляться небрежно роняемым ею фразам.

— Я не хочу терпеть. Зачем? Если всё может быть так прекрасно! Стоит только закрыть глаза.

— Но ведь это уже неправда, выдумка!

— А скорбь не выдумка? — Варя говорила спокойно. Она никогда не раздражалась, и из размеренности её лишь порой уносил безудержно счастливый смех, неизменно сопровождаемый блаженным сиянием глаз. — Женечка, я не буду ничего терпеть. Если здесь плохо, я ухожу туда.

— Варя, ну а как же твой роман? — я хоть как-то пытался прикрепить её к действительности, но она ловко ускользала от всего настоящего, хотя уже и я сомневался в том, где кончается сон и начинается явь.

— Я люблю Никиту, — продышала, даже не проговорила она, загораясь своим осознанным счастьем.

— Он здесь или там? — не отставал я.

— Какие странные вопросы ты задаёшь, — лукаво улыбнулась Варя. — Ты думаешь, я — душевнобольная?

— Ну что ты! — честно удивился я.

— Никита там, где он хочет быть, — Варя пристально разглядывала меня.

— Он любит тебя? — я боролся с её раздражающе счастливым взором, увлекающим меня в сонное небытие.

— Я не знаю, — она всё более проникала в каждую пору моей кожи.

— Расскажи мне про него. Про вас, — я лихорадочно обдумывал как бы мне ухватиться за что-нибудь в плавающем глубоко поверхностном разговоре. Найти рану, болезненную точку в её сердце? Нажать и вытащить из этого бесконечного сна! Но она счастлива! Она понимает, что он её бросил или нет?

— Мы встречались на той неделе, — Варин взгляд становился всё внимательнее. — Никита очень переживал. Так странно, — она пожала плечами. — Он хотел сказать, что не хочет больше видеть меня, а говорил какую-то ерунду. «Мне надо разобраться… Я хочу уехать». И знаешь, почему он не хочет больше встречаться со мной?

— Почему? — осторожно спросил я.

— Потому что я люблю его. Он боится сделать мне больно. Ты бы поговорил с ним, — вздохнула Варя.

— Варя, а что ты делала в кустах около его подъезда? — я уже жаждал её слёз.

— Ах это! — она засмеялась. — Действительно, глупо. Он не хочет меня видеть, но я должна его видеть. Обязательно! Понимаешь?

— Зачем?

— Чтобы возвращаться… Я знаю, когда он работает, поэтому могу подгадать время и увидеть его так, чтобы он не видел меня.

— Варя! Ты в семь утра сидела в кустах у чужого подъезда! Разве можно так?

— Меня мучило какое-то беспокойство. Я боялась, что с ним что-то случилось. Мне нужно было его увидеть.

— Ты уверена, что любишь его?

— Любовь случайна, — задумчиво проговорила она.

— Ты не хочешь бороться с этим?

— Разве можно восстать против случайности? Женечка, это же вздор!

— Но не можешь же ты всю жизнь просидеть под его окнами?

— Жизнь — это любовь, так?

— Не знаю, Варя. Тебе надо чем-то занять себя. Где ты учишься?

— В театральном, — просияла Варя. Неужели она настолько перевоплотилась в чью-то роль?

— Ты играешь? Ты не путаешь сцену с жизнью?

— Я живу, Женечка, живу, — она мягко покачала головой. — Я обманула тебя. Я не учусь в театральном. Просто сказала то, что ты хотел услышать. Ведь так проще, да? Я — ненормальная, помешавшаяся на почве театра актриса! Только это не так, Женя! У меня отсутствует эта самая толерантность, потому что нет фрустраций!

Я заглянул в её глаза, окунулся в искрящуюся синеву, но Варя не пускала меня вглубь. Или я стучался не в дверь, а в глухую стену?

— Знаешь, что мне теперь не нравится? — она как будто воодушевилась. В ней всё же проснулся интерес к этой преисполненной бессмыслия беседе психоаналитика и пациента.

— Что же?

— Мне не нравится, что Никита лжёт. Мне не нравится, что я больше не имею права быть частью его судьбы, что я ничего не могу сделать для него, а когда я делаю что-то для себя, он думает, что я сошла с ума.