– Сыновья Фэрли всегда учились в Оксфорде, – заметил Генри.
– Университетского образования недостаточно, – сказал Люк. – Нужно многое знать об Англии. Мой человек позаботится о том, чтобы ребенок имел полное представление о нашем обществе.
– И вы согласны с тем, что ваш сын однажды покинет страну? – спросил Генри у Речел.
– Когда дети становятся совершеннолетними, они способны сами выбрать свою дорогу.
– Вот как? Странно, что я не имел такой привычки.
– У тебя есть привилегия начать новую жизнь, Генри, – произнес Люк. – Договор с Речел – первая страничка этой жизни.
– Договор, который я не подписывал…
– Ты все подписал, Генри, – твердо проговорил Люк.
– Так же, как и дал брачный обет?
– Клятвы ничего не значат до тех пор, пока не наступит время проверить, чего они стоят на самом деле. А что касается формальностей, то ими занимаются чиновники. Или ты сможешь доказать, что твоя подпись подделана?
– Я смогу доказать, что в это время я ехал в поезде…
– Возможно. Но ты не будешь отрицать, что подписывал документ, в соответствии с которым я становлюсь твоим доверенным лицом? – Люсьен поднялся и подошел к окну. – Разве я не говорил, что твоя подпись на одном из них означает, что ты теряешь право на наследство и состояние, если не выполнишь условия известного договора?
Генри ждал, что слова брата вызовут у него гнев или отчаяние – словом, любую реакцию, которая неизбежна в такой ситуации… при таком предательстве. Но он ничего не почувствовал, кроме знакомого ощущения подавленности и пустоты, всегда возникавшего после общения с отцом. Пустоты, в которой не оставалось места даже для боли. Генри казалось, что душа его отлетела на минуточку и обнажилась, как лес поздней осенью. Он решил, что лучше не заглядывать в свою душу и не показывать ее другим, пока она не обретет достойное одеяние.
Речел заметила, как изменилось выражение лица Генри: злость исчезла, и оно стало застывшим и безразличным. Видимо, в душе его царила такая же апатия, Речел вспомнила, что девушки в заведении матери тоже постепенно становились бесчувственными – так легче переносить страдания. В детстве, если ее обижали подруги, она пряталась на чердаке, где научилась не бояться полумрака, черных теней и одиночества, научилась забывать обиды и подавлять желания.
Но Речел сомневалась, что Генри мог бы найти утешение в темной комнате. Его подавленность показалась ей слишком глубокой, пустота почти абсолютной. Вот он закрыл глаза и холодно сказал:
– Тогда решено. Пусть будет по-вашему.
Генри произнес это таким тоном, словно разговаривал с лавочником о какой-то покупке. Граф глубоко вздохнул, не переставая глядеть на брата, его сжатые пальцы выдавали внутреннюю борьбу.
– Я рад, что ты, наконец, согласился. Брак остается в силе. – Люсьен сел на диван рядом с Речел, откашлялся и опустил руку в боковой карман. – Прошу прощения, Речел, за мой неловкий трюк. Смею надеяться, что эта вещица убедит вас в том, что я действовал из лучших побуждений… – Он вынул изящную бархатную коробочку, расшитую жемчугом. – Это принадлежало нашей матери и перешло ко мне после ее смерти. Но, я полагаю, мать была бы довольна, если бы это носила жена Генри.
Генри открыл глаза, вяло наблюдая за происходящим. Его лицо оставалось таким же безрадостным, как и прежде, только брови чуть нахмурились. Речел уставилась на коробочку, не в силах взглянуть на человека, которого обманным путем заставили признать ее своей женой. Она согласилась участвовать в этом обмане. Более того, Генри понятия не имеет о ее прошлом, что усугубляет вину женщины.
Речел не сомневалась, что он не из тех, кто легко прощает. А если и простит ей участие в интригах брата – ведь она такая же жертва, как и он сам, – то не забудет, что она намеренно скрыла от него свое происхождение.
Сильная рука взяла ее за запястье и вложила в ладонь холодную коробочку.
– Прошу вас, откройте ее, Речел, – мягко сказал Люк.
Осмотрев коробочку, она нашла крючок и кончиком ногтя подцепила и откинула его.
– Крючок такой маленький, – пробормотала она. – Я никогда такой не видела…
– Вот так-то, Люсьен! Жена твоего брата ничего не понимает в ювелирных изделиях, – с иронией заметил Генри. – Лучше подари то, что она сможет оценить.
– Ты не прав, Генри, – возразил Люсьен. – Твоя жена способна оценить прекрасное, так как сама обладает красотой и утонченностью. Поэтому дорогие украшения ей как раз подойдут.
Красота и утонченность. Эти слова воодушевили Речел. Ей казалось, что Люсьен обращается скорее к ней, чем к брату, словно понимает ее волнение и хочет успокоить.
– О, Боже! – произнесла Речел, открыв коробочку и впервые увидев, что находится внутри.
На черном бархатном дне лежало ослепительно-белое жемчужное ожерелье, в центре которого гордо сиял крупный овальный рубин. Речел видела ожерелья и раньше – разноцветные блестящие шарики, нанизанные на нитку – их носили девушки в доме матери. Нитки часто рвались, и Речел помогала собирать по бусинке тусклые побрякушки. Но эта…
Ее пальцы дрожали, когда она гладила жемчужины. Их белизна казалась насыщенной, а сияние глубоким, что отвергало мысль об использовании краски или искусственного материала. Речел нерешительно посмотрела на Люка:
– Настоящее сокровище! Я не ожидала…
В изумлении она медленно покачала головой.
– А что вы ожидали, миссис Эшфорд? – спросил Генри, стараясь казаться равнодушным. – Что это будут фальшивые бусы?
– Я ничего не ожидала, мистер Эшфорд, – резко возразила Речел. – Ничего, кроме делового соглашения. Такой подарок едва ли соответствует ситуации.
– Ситуация ни при чем, – проговорил Генри. – Вы – жена Эшфорда, и вам необходимо иметь все необходимые аксессуары… – он переглянулся с Люсьеном, – истинной леди.
– Речел и без того истинная леди, – ровным тоном сказал Люк. – Я это понял сразу.
Коробочка выскользнула из рук Речел и упала в складки ее платья между колен.
– Мне не нужны драгоценности, сэр! И не нужны никакие титулы.
– Не относитесь к моему замечанию слишком серьезно, – произнес Люк. – Никто не заставляет вас носить драгоценности, но вы можете хранить их у себя.
Речел опустила голову, убрала ожерелье и захлопнула коробочку. Граф устало вздохнул, взял коробочку из рук женщины и потянул за крошечную золотую цепочку. Снова открылась крышка, обнаружив двойное дно. Речел затаила дыхание, разглядывая крупный золотой перстень с рубинами и бриллиантами, которые почему-то показались ей капельками крови и слез…
– Обручальное кольцо нашей матери, – негромко сказал Люк.
Подержав коробочку на ладони, Речел закрыла ее и протянула Люку. Генри хмыкнул:
– Не капризничайте, Речел! Люк хочет сделать вам подарок.
Повторяя жесты графа, Речел вложила коробочку в его ладонь, согнула его пальцы и посмотрела на Генри.
– В том-то и дело, мистер Эшфорд. Драгоценности принадлежат вашему брату. Он большой любитель сантиментов… – Она улыбнулась графу. – Спасибо, но мне не нужно ни то, ни другое.
Удивленно подняв брови, Люк опустил коробочку в карман.
– Вы можете, по крайней мере, называть меня Люком?
– Да, – просто сказала она. В дверь постучали.
– Еда готова, – послышался нетерпеливый голос.
– Прекрасно! – оживленно произнес Генри. – Фасоль с беконом?
– Здесь неплохо готовят, – проговорил Люк, открывая дверь.
Он встретил официанта и указал, куда поставить тарелки. Наблюдая за братьями, Речел отметила, что у обоих совершенно одинаковый цвет глаз – голубой, одинаково темные волосы, гладкие щеки, прямые носы, сжатые губы. Но лицо Генри показалось более подвижным, жесты – особенно нетерпеливыми и резкими, а глаза блестели ярче, на губах играла ироничная улыбка. Облик и движения его брата дышали невозмутимым спокойствием и довольством.
Речел подумала, что ее взору предстали две ипостаси одного существа, две стороны человеческой натуры – светлая и темная. И все же в характере обоих имелось что-то общее. И тот, и другой держали окружающих на расстоянии, скрывали свои истинные чувства – подобно тому, как Речел сама когда-то пряталась от людской злобы на чердаке дома мадам Розы, зная, что чем меньше света, тем меньше опасности. Не случайно Речел больше всего доверяла снам, которые обещали ей жизнь, совсем не похожую на ту, что она видела каждый день.