Существо вновь повернуло голову ко мне. Оно слышало голоса! Не знаю, понимало ли оно, хотя бы то, что таким образом мы общаемся, передаем информацию, но по крайней мере оно реагировало на голос.
— Кто же ты? — повторил я свой вопрос, обращаясь, наверное, к самому себе. Я не ожидал ответа, ибо это было все равно, что разговаривать с рыбой или каким-нибудь спрутом, стоящим где-то далеко внизу на эволюционной лестнице. И именно поэтому я подскочил как ошпаренный, когда урод заговорил…
— Что я такое? — прошамкал он, скрежеща зубами при каждом слоге, — Что я? Зачем я?
Это была осмысленная речь! Он не повторял как попугай что-то, услышанное ранее, по той простой причине, что не мог нигде слышать этих слов. Урод был разумен — в этом не оставалось сомнений.
Из его здоровенных красных глаз выкатились две крупные слезы, и исчезли в сухой траве… Урод плакал!!! Пораженный этим зрелищем я стоял, не зная что предпринять. Ответить ему? Поймет ли он вообще мои слова? Да и что я могу ответить на этот вопрос?
— Что я? — настойчиво повторил урод, и выпрямился, стоя передо мной на коленях. Только сейчас я заметил, что по траве за ним стелется кровавый шлейф, обильно усыпанный омерзительными белыми личинками. И когда урод выпрямился, я увидел огромную рваную рану на месте его солнечного сплетения. Должно быть от моего удара его податливые ткани просто разошлись в разные стороны, и я был уверен, что если всмотрюсь в эту рану повнимательнее, то смогу увидеть внутренние органы этого существа. Его маленькое сердце, сморщенную печень или желудок, порвавшийся от моего удара, и сейчас изливающий кислоту в брюшную полость. Вот только присматриваться мне ничуть не хотелось…
Урод умирал!
— Я не знаю… — тихо ответил я, и он понял…
— А что… Что ты… такое? — с усилием произнес он. Было видно, с каким трудом ему даются слова. Его рот, кажется, не был приспособлен для речи. Впрочем, кажется, он не был приспособлен вообще ни для чего!
— Я? Я человек…
— Че-ло-век? — по слогам произнес урод, будто пробуя слово на вкус, смакую каждый его слог… — Че-ло…
Он не смог закончить — его вырвало кровавым месивом на его собственные колени.
— Я… тоже… человек! — произнес он, наконец, — Че-ло-век!
И сейчас я видел в его глазах чувства и эмоции. Я видел радость, светившуюся в зрачках этих жутких глаз, видел счастье от осознания своего предназначения. Казалось, всю свою короткую жизнь (а впрочем, почему короткую? Откуда я знаю, откуда пришло это существо, и сколько прожило ТАМ) урод жил, пытаясь осознать, кем же он является на самом деле, и вот теперь, на краю смерти, он понял это! В его глазах не было страха. В них вообще не было ничего, кроме этой всепоглощающей радости…
Он считал себя человеком, и радовался этому, как может радоваться ребенок… Должно быть, он и был ребенком. Уродливый детеныш уродов…
Что я мог сказать ему? Разубедить его в том, что раз у него, как и у меня, по паре рук, ног и глаз, то он тоже является человеком? Кем бы он ни был, он умирал, и это моя рука нанесла ему смертельный удар…
— Прости… — произнес я, опять же, скорее, самому себе. Пусть урод понимал русский язык — это не означало, что он поймет весь подтекст этой фразы. Но он понял…
— Не… Не вини… Не виноват! — с трудом выговорил он, вновь начиная покачиваться из стороны в сторону, — Все… Все надо… смерть…
Он вопросительно посмотрел на меня, спрашивая, уловил ли я смысл этого плохо связанного предложения.
— Да, — сказал я, — Всем когда-то надо умирать…
Глаза урода вновь полыхнули радостью. Радостью от того, что его поняли. Детской радостью…
— Умирать… Умирать меня! — прохрипел он, вновь захлебнувшись собственной кровью.
— Что?
— Умирать… меня… — уже тише произнес он, как только прокашлялся.
Урод протянул ко мне руку, сложенную в кулак, и я инстинктивно отшатнулся, с ужасом взирая на червей, копошащихся на его коже.
— Ты… умирать… меня…
Я понял… Я поднялся на ноги… Я кивнул и направился к машине… Я взял из Сашиных рук автомат и вернулся к уроду…
— Прости… — сказал я, приставив ствол к его затылку, но не успел спустить курок. Урод повернулся ко мне лицом, так, чтобы ствол «Калаша» смотрел ему в глаз.
— Так… умирать… человек — сказал он, и я вновь понял его. Да, люди умирают, глядя в лицо смерти.
Я спустил курок…
Я вытер слезу, сбегающую по щеке, повесил автомат на плечо и зашагал к машине. Ведь парни не плачут… Разве что очень редко! Когда ты ломаешь ногу перед самым важным футбольным матчем в своей жизни, или когда родной мир открещивается от тебя, навеки оставляя в мире «Безмолвного Армагеддона». Но в этот список не может входить смерть безумно уродливого живого существа, недавно напугавшего тебя до полусмерти. Не может, ведь парни не плачут по таким поводам…
Ведь он не собирался нападать… Он был беззащитен, как выпавший из гнезда птенец. Должно быть он спал в траве, когда появились мы, а потом боялся подойти. Ну а когда Саша бросилась бежать… Черт его знает, о чем он подумал! О том, что мы с ней сейчас исчезнем в чреве машины, и он никогда уже не сможет заговорить с нами, спросить, кто он такой, и кто такие мы, раз так на него похожи (по крайней мере, отдаленно)? Или, может быть, он просто решил, что с ним играют? В догоняшки? В салки? В какую-то игру, ведомую лишь одним его сородичам?
Кем мы виделись ему? Как он смотрел на нас? Считал ли эталоном себя, а нас находил просто похожими на него? Или, наоборот, увидев эталон в нас и счел, что мы — высший вид, те, кому нужно подчиняться? Смотрел ли он на нас, как гадкий утенок смотрел на прекрасных лебедей? Не знаю, да это уже и не важно. Не важно, потому что секунду спустя появился я, и одним ударом выбил душу из его слабого тела!
Поневоле я вспомнил и того урода, с которым встретился здесь же, когда на этом месте еще стояла гигантская черная стена грани мира. Он схватил меня за руку и втянул к себе, в свой мир… Он не ударил меня, не впился зубами в руку — просто притянул к себе! Должно быть он был просто неразумен, гораздо глупее этого маленького существа, называвшего себя человеком из-за некоторой схожести со мной. Как бы поступила обезьяна в зоопарке, просунь я руку в ее клетку? В испуге отскочила бы прочь, или потянулась ко мне? Может быть даже схватила меня за руку, думая, что ей предлагают угощение…
И что же, получается, будь у меня автомат в зоопарке, я бы изрешетил весь обезьянник, как выпустил три десятка пуль туда, за предел, видя несколько тонких скрюченных рук, тянущихся ко мне?
— Ты говорил с ним? — спросила Саша, когда я, привычным движением закинув автомат на заднее сиденье, уселся за руль.
— Да, — ответил я.
— Значит эти… эти существа разумны?
— До некоторой степени.
Мы помолчали, задумчиво глядя перед собой, и думая в этот миг каждый о своем. Хотя нет, я не думал ни о чем. В моей голове была пустота…
— Смотри! — воскликнула, вдруг, Саша, указывая направо.
Там, в степи, вдалеке, неторопливо двигались три человекоподобных существа. Разглядеть их отсюда было невозможно — мы видели лишь три фигуры, цепочкой двигавшиеся параллельно нам. Я смог разобрать, что одна из этих фигур несет что-то в руках, но что именно, я не видел, как не напрягал зрение.
— Может быть это люди? — с надеждой спросила Саша, — Может быть ты все же ошибся, и это не твой мир?
— Я ошибся только в одном, — уныло ответил я, легонько нажимая на педаль газа, — В том, что грань миров должна находиться здесь. Это не люди! Это… Это уроды! Такие же, как тот малыш, только, быть может, опаснее. Я не знаю, что может быть у них на уме, да и никто не знает. Наверное, даже они сами…
Джип неторопливо набирал скорость. Торопиться нам было некуда — все равно я не был уверен, что нам теперь вообще удастся увидеть грань миров… Но от этого и во мне проснулось желание домчаться до нее. Увидеть ее! Еще раз коснуться ее рукой, и разгадать, наконец, все загадки Зазеркалья… Хотя, кажется, я и так разгадал последнюю из них.