Александр Степанович Грин

Дьявол Оранжевых Вод

ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЙ РАЗГОВОР

Ингер лежал в постели, кашляя более, чем следовало. Его правая рука, бессильно свешенная с кровати, изнуренно шевелила бледными пальцами, в полузакрытых глазах сверкал лихорадочный жар, а под мышкой, достаточно нагретый лампой, торчал максимальный термометр.

Этот, внушающий сострадание, вид заставил рассмеяться вошедшего в комнату сорокалетнего человека. Движения вошедшего были резки, быстры и угловаты; лицо его, бледное и широкое, казалось бы незначительным, если бы не крутой изгиб высоко поставленных, дугообразных бровей. Он был одет в просторный, мешковатый костюм черного цвета и толстые башмаки, а в правой, унизанной старинными перстнями руке держал цилиндр.

— Это я, а не доктор, — сказал вошедший, — доктора с этим поездом не было. Так что вы, милый Ингер, можете нагреть термометр в другой раз.

Ингер усиленно заморгал, краснея и щурясь.

— Слушайте, Бангок, — сказал он, — если вы осмеливаетесь…

— Да, — перебил Бангок, — я осмелился. Я смотрел в замочную скважину. Я увидел прежде всего свою трубку, исчезнувшую непостижимым для меня образом. Трубка эта торчала у вас в зубах. Не умея курить, вы наполнили комнату дымом, уронили огонь на простыню и прожгли дырку. Дырка эта находится сейчас под мягкой частью вашего тела. Затем вы извлекли маленькое, гнусное, дешевое зеркало и пытались любоваться своим лицом, строя величественные гримасы. Потом вы совершили подлог с термометром и, наконец, услышав скрип двери, раскинулись в позе умирающего гладиатора.

— Если я выздоровею завтра, — с отчаянием сказал Ингер, — меня отошлют в город. Мы очень любим друг друга.

— Да? — Бангок упорно посмотрел на мальчика, чихнул и высморкался. — Это любопытно, — сказал он. — А где вы думаете жить после свадьбы?

— На Канарских или Молуккских островах.

— Настоящее дачное место, — заметил Бангок. — Как же вы видитесь?

— Она подходит к окну.

— Ингер, — сказал Бангок, — я не спрашиваю тебя о том, целуетесь вы или нет, я не спрашиваю также, съедаешь ли ты все сладкие пирожки, похищаемые для тебя твоей возлюбленной. Я спрашиваю — отдашь ли ты мне, маленький негодяй, трубку?

Ингер сунул руку под одеяло, извлек трубку и молча подал Бангоку.

— За это, — сказал он, — вы мне должны рассказать что-нибудь.

— Вот как! — заметил Бангок. — Да, — прибавил он, как будто про себя.

— Привычки бандита и Дон Жуана… далеко пойдет мальчик… Рассказать? — медленно переспросил Бангок. — О чем же хочет слушать сын своей страны? Слушай, я расскажу тебе о перестройке здания морского училища.

— Не хочу, — сказал Ингер.

— О расширении избирательных прав низших сословий…

— Тоже.

— О законе против цыган…

— Еще бы!

— О налоге на роскошь…

— Не хочу.

— О раскопках старинного римского водопровода…

Ингер обиженно замолчал.

— Ну, — посмеиваясь, продолжал Бангок, — что-нибудь о народном быте? О психологии рыжей и пегой лошади, историю уздечки, власть чернозема и деспотизм суглинка; о предродовых болях, ткацком станке и вареном картофеле? Ты вертишь головой? Ты ничего не хочешь об этом знать?

— Да, не хочу, — свирепо отрезал Ингер.

— В такие вот хмурые осенние дни, — сказал Бангок, — и моряки любят болтнуть. Вспомнить о том, что было — приятно мне. О чем же рассказать тебе, странное существо, не интересующееся феминизмом и психологией общества? Чего ты хочешь?

— Я хочу того, что вы видели, — сказал Ингер. — О пропастях, пещерах, вулканах, циклонах, каннибалах… вы сами знаете. Помните, вы рассказывали о неграх, золоте, белой девушке и желтой лихорадке?

— Помню, — перестав улыбаться, сказал Бангок.

— Так вот, в этом же роде.

— В этом же роде! Хорошо, слушай, Ингер: я расскажу тебе о дьяволе Оранжевых Вод.

Глаза Ингера блеснули жадным огнем.

— Это что-нибудь дух захватывающее? — вскричал он.

— Нет, это действительное происшествие, — сказал Бангок.

— А дьявол?

— Слушай и суди сам.

I. ВСТРЕЧА С ДЬЯВОЛОМ

— Это было тогда, Ингер, когда я не только еще не командовал яхтой твоего отца, но даже не был моряком по профессии. Молодой, проворный и дерзкий, я смотрел на все дела под солнцем с точки зрения удачи и любопытства.

В 1892 году ехал я из Австралии в Китай на «Кассиопее» Фица и комп. Обладая прямым характером, я на все вопросы помощника капитана заявил сразу, что билета у меня нет. Разговор этот произошел спустя сутки после отплытия «Кассиопеи». До тех пор мне удавалось увильнуть от контроля. Я ехал, разумеется, в третьем классе. Разговор произошел вечером; зная, что меня ссадят в ближайшем порту, я перестал думать об этом, отошел к борту и закурил, рассматривая звездное небо.

Пока я стоял, размышляя, украсть ли мне бриллиантовые глаза Будды в Богоре, сделаться шулером или поступить в волонтеры, — человек, склонившийся через борт на некотором от меня расстоянии, выпрямился и подошел ко мне, говоря:

— Что же нам делать?

Не отвечая, я пристально осмотрел его с головы до ног, чтобы знать, с кем имею дело. Но в этот раз мои наблюдательность и опыт дали осечку: я, как был, так и остался в недоумении относительно личности незнакомца. Он был одет в грязнейший пиджачный костюм; вместо жилетки пестрела ситцевая рубаха, на ногах были высокие сапоги, а русые, цвета подгнившей пеньки, волосы прикрывала черная фетровая шляпа. Еще следует упомянуть, что ситцевая рубашка, выпущенная поверх брюк, была подпоясана шнурком с малиновыми кистями. Исхудалое, скуластое лицо этого человека, вздернутый, усеянный веснушками, нос, редкая бороденка, усики, глубоко запавшие бесцветные глаза — производили неизгладимое впечатление. Длинные, лоснящиеся волосы его, кое-как подстриженные сзади ушей, лежали веером на воротнике пиджака. Незнакомец был высок, тощ, сутул и обладал пронзительным голосом.

— Что делать вам? — сказал я. — По всей вероятности, вам это известно лучше, чем мне. А относительно себя я придумаю что-нибудь.

— Нет, — торопливо заговорил он, жестикулируя и назойливо улыбаясь, — вы, вероятно, не поняли; я хочу сказать, что я тоже безбилетный, что мы, так сказать, товарищи. Вот я и предлагаю вам коллективно обсудить положение. Я, позвольте представиться, русский, Иван Баранов, эмигрант политический.

— Очень хорошо, — сказал я, — мое имя Бангок, я — никто.

Он смигнул, приняв мой ответ за шутку, и рассмеялся.

— Нас высадят? — спросил, помолчав, Баранов.

— Конечно.

— Где?

— В первом порту.

Он замолчал; я не поддерживал разговор, и мы разошлись, пожелав друг другу спокойной ночи. Я лег на товарных ящиках; у меня было спокойное, ровное и бодрое настроение; я знал, что рано или поздно жизнь попадет в мои цепкие лапы и я выжму из нее все, что смогу. Я заснул. Меня разбудило прикосновение к голове. — Подите к черту! — закричал спросонок. Кто-то сел возле меня на ящик, тяжело вздохнул и окончательно разбудил меня; я поднял голову.

В глубине океана блеснул слабый утренний свет, через несколько минут должно было взойти солнце. Раздосадованный, я грубо спросил:

— Что нужно?

— Послушайте… не сердитесь, — тихо заговорил Баранов, — мне стало тяжело, страшно, я не мог спать… потребность поговорить…

Он курил папиросу. Я с изумлением посмотрел на него. Лицо Баранова подергивалось, голос срывался, руки дрожали…

— Вы больны? — спросил я.

— Нет… то есть… это странное состояние. Сейчас мне захотелось подойти к борту и прыгнуть вниз.

— Почему?

— Слушайте, — быстро заговорил он, — разве вы не чувствуете? Вы плывете куда-то на большом, чужом пароходе, по чужому морю, кругом ночь, тишина, звезды, все спят. Понимаете? Человек трагически одинок. Никому нет ни до кого дела. Каждый занят своим. Сложная, огромная, таинственная, нелепая и жестокая жизнь тянет вас — куда? Во имя чего? Для какой цели? Я это почувствовал сейчас в тишине спящего парохода. Зачем я? Кто я? Зачем жить?