К середине XVII века страны Европы были уже столь тесно связаны между собой экономически, политически и общей традицией культуры, что многие фундаментальные исторические процессы - при всей специфике их проявления в рамках отдельных стран и этнополитических общностей - носили в своей подоснове подлинно общеевропейский, континентальный характер. Иными словами, универсальный характер сложившейся здесь цивилизации был зримым фактом.

Не случайно достаточно прозорливым современникам той поры уже представлялось очевидным, что каждое действительно крупное событие национальной истории имеет международный аспект, без учета которого оно не может быть надлежащим образом понято и оценено. Наиболее ярким подтверждением этой истины является так называемый кризис XVII века, который в историографии охарактеризован как «всеобщий». И это не только по той причине, что кризис охватил большинство европейских стран, но и прежде всего в силу того, что он оказал влияние практически на все стороны их общественной жизни.

По словам известного современного французского историка Р. Мунье, « семнадцатый век являлся эпохой кризиса, который затронул человека в целом, во всех сферах его деятельности - экономической, социальной, политической, религиозной, научной и художественной, все его существование на глубочайшем уровне его жизненных сил, его чувствования, его воли». Так, если в хозяйственной жизни он проявился в смене циклов рыночной конъюнктуры - цикл высокой конъюнктуры в XVI веке сменился депрессией в XVII веке, то в области социальнополитической многие европейские страны были в XVII веке охвачены массовыми движениями, в основе которых лежал глубокий кризис существующих в них общественно-политических систем. И хотя по своему социальноисторическому характеру, т. е. стадиально, эти движения весьма и весьма различались - от социальной революции 40-х годов XVII века в Англии до крестьянской войны на Украине во главе с Богданом Хмельницким, от Фронды во Франции до восстаний в Неаполе, Барселоне и Лиссабоне, тем не менее все они составляли звенья одной цепи социальных возмущений. Сама синхронность этих проявлений кризисных общественно-политических ситуаций свидетельствовала об универсализме глубинных противоречий, процессов, не знавших национальных границ, иначе говоря, о превращении Европы в категорию историческую.

Столь же общеевропейский характер носили сдвиги в ментальности европейских народов. Как известно, кризис мироощущения, порожденного Возрождением, наметился уже во второй половине XVI века - духовный оптимизм сменился глубоким пессимизмом. Этот кризис помимо всего прочего был обусловлен реформационными и контрреформационными движениями, каждое из которых, впитав немало элементов ренессансной духовности, оказалось по своей сути враждебным ей. Наиболее отчетливо эта тенденция проявилась в течении скептицизма - в философии, в торжестве эмпиризма в науке, в распространении стиля барокко в искусстве и течения мистицизма в религии. Смена же культурно-исторических эпох, которую относят к XVI11 веку, началась еще в лоне XVII века. Таковы основные проявления ситуации «всеобщего кризиса», окрашивающего этот период европейской истории.

Рассмотрим их вкратце и каждое в отдельности.

Историки, изучающие сравнительную историю цивилизаций, дойдя до XVII века, более или менее единодушно восклицают: в Европе после 1500 года свершилось чудо!

Отставая вплоть до конца XV века по большинству параметров исторического процесса от стран Востока (в частности, от Китая), европейская цивилизация в течение одного следующего столетия по многим из этих измерений ушла вперед, по пути, которому суждено было стать всемирно-историческим. Суть указанного чуда заключалась в том, что Европа оказалась способной перейти к более интенсивному способу производства - к капитализму, а страны, подарившие ей порох (и тем самым огнестрельное оружие), магнитную иглу, технологию производства шелка, бумаги и многое другое, этот переход к тому моменту совершить не смогли.

Мы, естественно, не можем в рамках данной работы останавливаться на причинах этой дивергенции, ограничимся лишь одним замечанием: даже трудно себе представить, наличие скольких исторических предпосылок потребовалось только для того, чтобы стало возможным, казалось бы, довольно простое новшество - сосредоточение на сравнительно небольшом пространстве относительно значительного числа наемных работников, объединенных процессом производства одной и той же потребительской стоимости. Объяснение того, почему в одном случае эти предпосылки оказались в наличии, а в другом их не оказалось,- интереснейшая и актуальная научная задача. Важно только иметь в виду, что генезис капитализма в пределах европейской цивилизации явился в XVI веке и порождением хозяйственного механизма зрелого феодализма XIV-XV веков, и его отрицанием.

Недвусмысленным указанием на наступление новой эпохи, прежде всего в социально-экономической истории Европы, служило перемещение ведущего центра хозяйственного, политического и культурного притяжения большинства стран континента из Средиземноморского региона (Венеция, Северная Италия, Испания) в регион Северо-Западной Европы. Хозяйственное оскудение и упадок первого опосредованно содействовали упадку Юго-Западной Германии и ряда других, в прошлом тесно связанных со средиземноморской торговлей областей Центральной Европы. На той же нисходящей фазе своей истории находилась Ганза, до той поры монопольно распоряжавшаяся в торговом обмене стран бассейна Балтийского моря. В свою очередь это сказалось на хозяйственной конъюнктуре остэльбской Германии, Польши, Дании и Восточной Прибалтики. На новой общественноэкономической основе расцвела Голландия - «образцовая капиталистическая страна» XVII века, вслед за которой на авансцене европейской истории появилась Англия и частично Франция, Швеция, Прирейнская Германия. И дело не только в том, что речь идет о регионе, выгодно расположенном по отношению к Атлантике - новому пути мировой торговли, ведшему в Новый Свет и - вокруг Африки - в страны Востока.

Не менее важным обстоятельством, которое, однако, гораздо реже учитывается и анализируется при изучении этого действительно эпохального сдвига в размещении «силового поля» европейской цивилизации, явилась социально-экономическая готовность «приатлантических стран» к этой роли, их способность воспользоваться громадным расширением как внутриевропейского, так и заморских рынков для создания массового, капиталистически организованного производства, прежде всего с целью сбыта товаров на внешний рынок, приносившего наибольшие материальные выгоды стране, монопольно на нем господствовавшей.

Очевидно, что степень зрелости капиталистического уклада в той или иной стране являлась основной предпосылкой подобного рода «готовности». При этом важно учесть, что степень зрелости измерялась в тех условиях не столько удельным весом этого уклада в экономике данной страны, сколько его мобильностью, способностью к грюндерству и быстрому росту, что в свою очередь зависело от степени разложения, размытости традиционных, средневековых общественно-экономических, политических и идеологических структур. Уровень правовой и хозяйственной самостоятельности крестьянства, степень товарности сельскохозяйственного производства, наличие и объем рынка труда, мера свободы ремесла от цеховых уз (в связи с перенесением центра тяжести промышленного производства в сельскую округу корпоративных городов), накопленный в городах денежный капитал, политическая централизация страны и наличие единого национального рынка, меркантилизм в экономической политике государства, наконец, этика индивидуализма и накопительства - таковы вкратце исторические предпосылки, которые в сочетании с географическим положением обусловливали в рассматриваемую эпоху функциональную роль в экономике континента, положение той или иной страны на экономических и геополитических картах Европы. Очевидно, далее, что от соотношения перечисленных факторов зависела интенсивность и быстрота формирования общественных структур, соответствовавших требованиям рождающегося нового мира, в котором движущим первом жизни общества, внешней и внутренней политики государства становились «презренные деньги» вместо «облагораживающего кровь» землевладения.