Вывод, котоpый Филлипс сделал из своих липовых кpивых, был чисто политическим: "Пpи некотоpом заданном темпе pоста пpоизводительности тpуда уменьшить инфляцию можно только за счет pоста безpаботицы". Этим выводом и размахивал Гайдаp, хотя и он сам, и его советники из МВФ пpекpасно знали, что кpивые Филлипса на пpактике не выполняются, что в ходе кpизиса 80-х годов в США инфляция pосла паpаллельно с безpаботицей (не говоpя о том, что к нашей экономике все это вообще не имело никакого отношения). Но одурачить целый Съезд народных депутатов было нетрудно — они от рационального мышления отключились.52

Как шел процесс иррационализации, навязанный "архитекторами"? Не будем лезть в дебри логики и теории доказательства. Рассмотрим структуру простых логических построений, которую используют политики и средства массовой информации. Аристотель называл их энтимемами (риторическими силлогизмами) — неполно выраженными рассуждениями, пропущенные элементы которых подразумеваются. Вот схема разумного рассуждения:

Данные (Д) __ Квалификация (К) __ Заключение (З)

| |

Поскольку (Г) __ Оговорки (О)

|

Ведь (П)

В популярной книге А.Моля читаем: "Аргументация определяется как движение мысли от принятых исходных данных (Д) через посредство основания, гарантии (Г) к некоторому тезису, составляющему заключение (З)". Подкрепление (П) служит для усиления "гарантии" и содержит обычно хорошо известные факты или надежные аналогии. Квалификация (К) служит количественной мерой заключения (типа "в 9 случаях из 10"). Оговорки (О) очерчивают условия, при которых справедливо заключение ("если только не…"). В митинговых, крайне упрощенных рассуждениях обычно остаются лишь главные три элемента: Д-Г-З. Но это — абсолютный минимум. Аргументация ответственных политических дебатов намного сложнее, в них требуется, например, отдельно обосновывать и выбор данных, и надежность гарантии, и методы квалификации. Что же мы наблюдаем в процессе перестройки и реформы? Из аргументации были сначала полностью исключены подкрепления, оговорки и квалификации. А затем была разрушена и минимальная триада — была изъята или чудовищно искажена гарантия.

Вот уже упомянутый пример с приватизацией торговли:

Д: в государственных магазинах нет товаров;

Г: в частных магазинах США и ФРГ изобилие товаров;

З: если приватизируем магазины, наступит изобилие.

Достаточно ввести в этот силлогизм мало-мальски честную оговорку: "если только дело не в доступности цен для широких масс населения", как становится очевидной несостоятельность самой гарантии: в США полки магазинов ломятся не потому, что магазины частные, а потому, что цена ограничивает покупательную способность населения. Но оговорка не вводится, а квалификация заменяется просьбой поверить в абсолютную надежность заключения (на этот счет А.Моль замечает: "Как показано в исследованиях массовой пропаганды, ложь должна сообщаться без всяких оговорок, лишь истина может позволить себе роскошь быть спорной"). И подготовленная таким образом публика спокойно воспринимает даже в августе 1992 г. уверения Ельцина, что с осени "начнется наполнение потребительского рынка товарами". Хотя всем известно, каков спад производства и насколько меньше товаров (на 40 проц.) поступает в розничную сеть в 1992 г. (после того как этот показатель упал уже в 1991 г.). Не без иронии говорит Гайдар о стабилизации рынка — это стабилизация паралитика, в то время как рынок должен быть системой с высокой динамикой.

Да стоит вспомнить и ключевое слово перестройки дефицит. Оно означает нехватку — и все его вроде бы так и понимают. И в то же время искренний демократ уверен, что во времена Брежнева "мы задыхались от дефицита", а сегодня никакого дефицита нет, изобилие. Но пусть бы он объяснил "тупому совку", как может образоваться изобилие при катастрофическом спаде производства. Много производили молока — это был дефицит; снизили производство вдвое — это изобилие. Ведь это переход к понятийному аппарату шизофреника.

Что мы получили через три года реформы хотя бы в питании, говорит документ режима, а не оппозиции — "Государственный доклад о состоянии здоровья населения Российской Федерации в 1992 году": "Существенное ухудшение качества питания в 1992 г. произошло в основном за счет снижения потребления продуктов животного происхождения. В 1992 г. приобретение населением рыбы составило 30 проц. от уровня 1987 г., мяса и птицы, сыра, сельди, сахара — 50-53 проц. Отмечается вынужденная ломка сложившегося в прежние годы рациона питания, уменьшается потребление белковых продуктов и ценных углеводов, что неизбежно сказывается на здоровье населения России и в первую очередь беременных, кормящих матерей и детей. В 1992 г. до 20 проц. детей обследованных групп 10 и 15 лет получали белка с пищей менее безопасного уровня, рекомендуемого ВОЗ. Более половины обследованных женщин потребляли белка менее 0,75 г на кг массы тела — ниже безопасного уровня потребления для взрослого населения, принятого ВОЗ". Это — официальное признание в том, что реформа сломала сложившийся при советском укладе благополучный рацион питания и что в стране вовсе не происходит "наполнение рынка", а возник, как сказано в Докладе, "всеобщий дефицит" питания, ранее немыслимый. Но на выборах ТВ успешно запугивает интеллигенцию советским дефицитом.

При этом в среде интеллигенции все эти годы наблюдалось поразительное нежелание вникнуть в вопрос — даже когда информация вполне доступна. Вот, политики-демократы перед выборами и 1993, и 1995 гг. создавали устойчивое мнение, что высокие цены на хлеб вызваны "диктатом аграрного лобби". Но ведь структура цены буханки известна. Из центральных газет осенью 1995 г. я имел такие данные. На четвертый квартал 1995 г. была установлена закупочная цена на пшеницу III класса твердую 600 тыс. руб. за тонну и на пшеницу мягкую ценную 550 тыс. руб. Предложение широкое. Рожь была на рынке по 550 тыс. за тонну (при госцене 350 тыс). Таким образом, хлебозаводы Москвы до Нового года платили за килограмм лучшей пшеницы 600 руб. Этого килограмма хватает, чтобы испечь две буханки. Расходы на помол, выпечку и торговые издержки при советской системе составляли 1,1 от стоимости пшеницы. Говорят, рынок эффективнее (да и зарплата по сравнению с советским временем ничтожна). Ну пусть даже эти издержки не уменьшились. Все равно, реальная себестоимость буханки хлеба на московском прилавке равна двукратной стоимости пшеницы, пошедшей на эту буханку. Значит, в конце 1995 г. эта себестоимость была равна 600 рублей. А цена — 3 тыс. Но "накрутки" тоталитарный режим демократов может, разумеется, сделать сколь угодно большими — никакого отношения к ним ни колхозники, ни совхозы, ни фермеры не имеют.

То же в декабре 1993 г. Батон хлеба в Москве стоил 230 руб. Он был испечен из 330 г. пшеницы урожая 1992 года. За это количество пшеницы правительство обещало селу заплатить 4 рубля. Выпечка хлеба не может быть дороже муки. Куда пошли 222 рубля из 230? Но интеллигенция об этом думать не желает.

Предоставляю самому читателю применить простую методику логической проверки и к другим известным лозунгам и силлогизмам (например, тому, который был положен в основу президентского указа о землепользовании: "В Голландии один фермер кормит 150 человек — Надо не позже первого квартала 1992 г. ликвидировать колхозы — Тогда у нас будет изобилие продуктов").

Сегодня, анализируя аргументацию основных тезисов реформаторов, я утверждаю, что грубые нарушения всех правил рассуждения являются сознательными и должны рассматриваться как тяжкий грех перед страной.

Когда в конституционном суде адвокат Макаров утверждает, что все (!) действия КПСС были преступными и настаивает на этом, то дальнейший разговор бесполезен. Никакой разумной дискуссии при таком обращении с логикой быть не может. Но попробуйте препарировать в виде энтимемы любое крупное утверждение "архитекторов" — во всех видна логика Макарова (или, если хотите, Шуры Балаганова). "Иного не дано", "Так жить нельзя", "Конституционный порядок в Чечне должен быть установлен любой ценой". Вдумались бы в смысл этих тоталитарных утверждений! Ведь они определили сам тип дискурса, мыслительного аппарата этих десяти лет. Но они же иррациональны. Как это любой ценой? Как это иного не дано?