– Я полагала, что знаю предмет, но она спросила не то, что я ожидала и…

– Неудачное обстоятельство, но такое случается. Ты смогла бы немного повторить материал и пойти на пересдачу, не откладывая в долгий ящик?

– Да, уверена, что смогла бы, только мне больше не дадут шанса. Вначале меня отправят домой.

– Кто твой преподаватель?

– Мисс Прескотт.

Пэтти нахмурилась, потом рассмеялась. – Я подумала, что если это мисс Холи, я могла бы пойти к ней, объяснить ситуацию и попросить допустить тебя к переэкзаменовке. Иногда мисс Холи бывает человеком. Но мисс Прескотт! Не удивительно, что ты провалилась. Я сама ее боюсь. Она единственная женщина, получившая степень в каком-то немецком университете, и кроме математики ее ничто в этом мире не интересует. Я не верю, что у этой женщины есть душа. Если бы сюда явился один из тех медиумов и дематериализовал ее, то все, что от нее осталось бы, это равносторонний треугольник.

Пэтти покачала головой. – Я боюсь, что спорить с таким человеком бессмысленно. Видишь ли, если она прозрела однажды, то это навсегда. Но не волнуйся, я сделаю все от меня зависящее. Я скажу ей, что ты нераскрытый математический гений; что это проявляется в латентной форме, но если она снова тебя протестирует, то обнаружит это. Ей должно это понравиться. Спокойной ночи. Засыпай и не беспокойся, – я с ней справлюсь.

– Спокойной ночи и спасибо тебе, Пэтти, – донесся из-под одеял довольно веселый голос.

Закрыв за собой дверь, Пэтти немного постояла в холле, обдумывая ситуацию. Оливия Коупленд была слишком ценной персоной, чтобы бросаться ею. Нужно заставить колледж осознать ее ценность. Но это было трудно осуществить. Пэтти уже пыталась заставить колледж осознавать другие вещи. Мисс Прескотт была единственным средством спасения, которое приходило ей на ум, и средством сомнительным. Ей вовсе не улыбалось наносить ей визит, но, по-видимому, ничего другого не оставалось. Она состроила гримаску и засмеялась. «Я сама веду себя, как первокурсница, – подумала она. – Ступай, Пэтти, и не дрогни перед трудностями»; не дав себе время засомневаться, она решительно поднялась по лестнице и постучала в дверь мисс Прескотт. И только тогда сообразила, что, возможно, следовало быть более дипломатичной и отложить свое дело до завтра. Но дверь отворилась прежде, чем она успела убежать, и она поняла, что кланяется в некотором замешательстве мисс Прескотт, которая держит в руке не учебник по исчислениям, а обыкновенный, ежедневный журнал.

– Добрый вечер, мисс Уайатт. Прошу Вас, входите и присаживайтесь, – произнесла мисс Прескотт весьма сердечным тоном.

Погружаясь в глубокое тростниковое кресло, Пэтти мельком разглядела низкие книжные шкафчики, картины, коврики и полированную медь, которым стоявшая на столе затененная лампа придавала мягкие очертания. Не успев встряхнуться и собраться с мыслями, она уже весело болтала с мисс Прескотт о возможном исходе рассказа с продолжениями, напечатанного в журнале.

Мисс Прескотт, казалось, ничуть не удивилась необычному визиту, и, словно лучший представитель человеческой породы, без труда рассуждала на различные темы, шутила и рассказывала истории. Пэтти заворожено ее разглядывала. «Она хорошенькая», – думала она про себя. Ей стало интересно, сколько ей лет. Ни разу до сих пор она не связывала с мисс Прескотт какой-либо возраст. Она рассматривала ее в том же свете, что и научную истину, которая существует, но не зависит от времени или места. Она попыталась вспомнить какую-то историю, которая ходила среди девочек в ее бытность на первом курсе. У нее возникло смутное воспоминание, что в ней содержался намек на то, что мисс Прескотт некогда была влюблена. В то время Пэтти с сарказмом отвергла эту идею, но теперь она почти хотела в нее поверить.

Вдруг, посередине беседы, прозвонил десятичасовой колокол и, вздрогнув, Пэтти вспомнила о цели своего прихода.

– Полагаю, – проговорила она, – Вы недоумеваете, зачем я пришла.

– Я надеялась, – с улыбкой сказала мисс Прескотт, – Вы пришли просто, чтобы меня повидать, безо всяких скрытых мотивов.

– В следующий раз – обязательно, если Вы позволите мне прийти еще раз; но сегодня у меня другая причина, которую Вы, боюсь, сочтете оскорбительной и, – прибавила она откровенно, – я не знаю, как мне ее изложить получше, так, чтобы Вы не сочли ее оскорбительной.

– Изложите ее, как Вам угодно, а я постараюсь так не думать, – любезно заметила мисс Прескотт.

– Вам не кажется, что порой девушки могут сказать о способностях друг друга больше, нежели преподаватели? – спросила Пэтти. – Я знаю одну девушку, – продолжала она, – первокурсницу, которая в некотором роде является самым интересным человеком, какого я когда-либо встречала. Разумеется, я не могу быть уверена, но скажу, что однажды она добьется значительных успехов по английскому языку, – настолько значительных, что колледж будет ею гордиться. Так вот, эта девушка завалила столько экзаменов, что, боюсь, как бы ее не отправили домой, а колледж просто не может себе позволить потерять ее. Я, конечно, ничего не знаю о Ваших правилах, но мне представляется, что проще всего будет, если Вы, не откладывая, устроите ей еще один экзамен по геометрии, – она действительно готова, – а потом расскажете о ней преподавателям и убедите их испытать ее повторно.

Пэтти изложила эту удивительную просьбу самым будничным тоном, и уголки губ мисс Прескотт дрогнули, когда она спросила: – О ком Вы говорите?

– Об Оливии Коупленд.

Губы мисс Прескотт приняли резко-очерченное выражение, и она вновь стала похожа на преподавателя математики.

– Мисс Коупленд ровным счетом ничего не показала на экзамене, мисс Уайатт, а то немногое, что она отвечала на обзорных занятиях в течение года, не указывает на какие-либо необыкновенные способности. Извините, но это не возможно.

– Но, мисс Прескотт, – увещевала Пэтти, – девочка училась в таких специфически неблагоприятных условиях. Она американка, но живет за границей, и все наши обычаи для нее в диковинку. Она ни одного дня в своей жизни не училась в школе. К колледжу ее подготовил отец и, разумеется, не так, как готовили остальных девочек. Она застенчива и не привыкла отвечать в классе, она не умеет себя подать. Мисс Прескотт, я уверена, что если Вы возьметесь и лично ее проэкзаменуете, то поймете, что она разбирается в материале, то есть, если Вы позволите ей преодолеть свой страх, прежде всего, перед Вами. Я знаю, как Вы заняты, а это требует достаточно времени, – извиняющимся тоном закончила Пэтти.

– Дело не в этом, мисс Уайатт, поскольку я, безусловно, хочу оценить студента по справедливости; но у меня сложилось впечатление, что Вы переоценили способности мисс Коупленд. У нее был великолепный шанс проявить свой потенциал, и если она не сдала столько предметов, сколько Вы сказали… видите ли, колледж должен придерживаться стандарта в своей работе, в подобных же вопросах не всегда возможно считаться с индивидуумом.

Пэтти почувствовала, что ее больше не задерживают, и исступленно принялась выискивать новое оправдание. Ее взгляд упал на изображение старого монастыря в Амальфи, висевшее в раме над книжным шкафом.

– Вы жили в Италии? – спросила она.

Мисс Прескотт едва уловимо вздрогнула. – Нет, – сказала она, – но я там отдыхала некоторое время.

– Меня навел на мысль вид Амальфи, вон там наверху. А знаете, Оливия Коупленд живет недалеко, в Сорренто.

В глазах мисс Прескотт вспыхнул интерес.

– Так я впервые о ней услыхала, – продолжила Пэтти, – но она не вызвала во мне большого интереса, пока я с ней не поговорила. Ее отец, кажется, художник, она родилась в Италии, а в Америке была только раз, в детстве. Ее мать умерла, и они с отцом живут на старой вилле по дороге, что ведет вдоль побережья в Сорренто. У нее никогда не было подруг, только друзья ее отца – художники, дипломаты и тому подобное. Она говорит по-итальянски и знает все про итальянское искусство, политику, церковь, аграрное законодательство и про то, как людей облагают налогами. Все крестьяне вокруг Сорренто ее друзья. Она до смерти скучает по дому, и единственный человек, с которым она может поговорить об интересующих ее вещах, это торговец арахисом в городе.