– О, это правда, но, видишь ли, она не может сделать так, чтобы и другие люди это поняли. Кроме того, – прибавила леди Клара многозначительно, – она боится экзаменов.

Пэтти бросила на нее быстрый взгляд. – Что ты хочешь этим сказать? – спросила она.

Леди Клара любила Пэтти, но она была всего лишь человеком и сама испытывала страх перед экзаменами. – Понимаешь, – объяснила она, – она слышала множество историй от… э-э… студенток старших курсов о том, как тяжело сдавать экзамены, и про то, какие ужасные вещи тебя ожидают в случае провала, и, будучи иностранкой, она в них поверила. Конечно, мы с Эмили лучше знали, но она была напугана до смерти, совершенно измучена и…

– Чепуха! – сказала Пэтти нетерпеливо. – Вам не удастся заставить меня в это поверить.

– Если бы нас попыталась запугать какая-нибудь второкурсница, – продолжала говорить леди Клара, – мы бы не приняли это так близко к сердцу, но старшекурсница!

– Итак, Пэтти, ты не сожалеешь, что столько всего нам наговорила? – спросила Эмили.

Пэтти засмеялась. – Коли на то пошло, я все время говорю то, о чем жалею полчаса спустя. Однажды я выпущу в свет книгу, озаглавленную «Вещи, которые мне не следовало произносить: коллекция проступков», автор – Пэтти Уайатт.

– Я считаю, это больше, чем проступок, если напугать девчонку до такой степени, что она…

– По-моему, ты считаешь, что сыплешь соль на рану, – невозмутимо сказала Пэтти, – но девочки не заваливают экзамена, потому что боятся; они делают это из-за того, что не обладают знаниями.

– Оливия знала геометрию в пять раз больше моего, однако я сдала, а она – нет.

Пэтти молча изучала ковер.

– Она считает, что ее исключат, и теперь жутко рыдает, – не унималась Эмили, явно смакуя подробности.

– Рыдает! – резко сказала Пэтти. – С чего бы это?

– Наверное, потому что ей плохо. Она вышла прогуляться, попала под дождь и не успела вовремя к ужину, а потом она заметила эти адресованные ей письма. Она там, наверху, лежит на постели, у нее истерика, или римская лихорадка, или что-то в этом роде. Она велела нам убираться и оставить ее в покое. Она ужасно рассердилась ни с того, ни с чего.

Пэтти встала. – Наверное, я пойду и подниму ей настроение.

– Не трогай ее, Пэтти, – сказала Эмили. – Я знаю, как ты поднимаешь людям настроение. Если бы ты не повеселила ее до экзаменов, она бы не завалилась.

– Тогда я о ней ничего не знала, – несколько угрюмо ответила Пэтти, – во всяком случае, – прибавила она, открывая дверь, – я не сказала ничего такого, что, так или иначе, повлияло на ее оценку. – Тем не менее, к комнате Оливии она подходила с не совсем спокойной совестью. Она не помнила, что же она на самом деле рассказала этим первогодкам про экзамены, но ее терзало смутное чувство, что вряд ли это было нечто обнадеживающее.

– Как бы я хотела когда-нибудь усвоить, когда можно шутить, а когда нельзя, – сказала она себе, постучав в дверь кабинета.

Никто не ответил, она повернула ручку и вошла. В одной из спален послышалось сдавленное рыдание и Пэтти помедлила.

У нее не было привычки плакать и она всегда испытывала неудобство, когда плакали другие. Что-то, однако, нужно было делать, она встала на пороге, безмолвно и внимательно разглядывая Оливию, которая лежала на кровати лицом вниз. При звуке шагов Пэтти она подняла голову, окинула вошедшую испуганным взглядом и снова зарылась лицом в подушку. Пэтти нацарапала на табличке «занято», прикрепив ее на двери кабинета, затем пододвинула к кровати стул и села с видом терапевта, который собирается ставить диагноз.

– Итак, Оливия, – начала она деловым тоном, – что случилось?

Оливия разжала руки и показала какие-то измятые бумаги. Пэтти расправила их и торопливо пробежала глазами официально напечатанное уведомление об ошибках:

«Настоящим уведомляется, что мисс Коупленд признана неуспевающей по немецкому языку (три часа).

Настоящим уведомляется, что мисс Коупленд признана неуспевающей по латинской прозе (один час).

Настоящим уведомляется, что мисс Коупленд признана неуспевающей по геометрии (четыре часа).»

Пэтти произвела быстрые расчеты, – три плюс один равно четыре, и еще четыре, равно восемь, – и нахмурилась.

– Меня отошлют домой, Пэтти?

– Боже сохрани, детка, надеюсь, что нет. Человек, который так хорошо поработал по английскому, должен иметь право заваливать все остальные чертовы предметы, если того пожелает.

– Но если не успеваешь за восемь часов, тебя могут отчислить, – ты сама мне так сказала.

– Не верь тому, что я говорила, – заметила Пэтти обнадеживающе. – По большей части, я не знаю, о чем говорю.

– Мне бы не хотелось, чтобы меня отправили назад и мой отец узнал бы о моем провале, когда он столько времени посвятил моей подготовке; но, – Оливия вновь заплакала, – я так сильно хочу домой, что, наверное, меня все это не слишком волнует.

– Ты не знаешь, что говоришь, – произнесла Пэтти. Она положила руку на плечо девушки. – Боже мой, детка, ты промокла до нитки и ты дрожишь! Сядь и сними туфли.

Оливия села и потянула шнурки непослушными пальцами; ничего не получилось, тогда Пэтти развязала их и скинула туфли в вязкую кучу на полу.

– Ты понимаешь, что с тобой происходит? – спросила она. – Ты плачешь не потому, что провалила экзамены. Ты плачешь оттого, что простудилась, устала, промокла и хочешь есть. Ты сию же минуту снимешь эти мокрые вещи и отправишься в теплую ванну, а я принесу тебе чего-нибудь на ужин.

– Я не хочу ужинать, – завыла Оливия и, казалось, снова собралась уткнуться в подушки.

– Оливия, ты ведешь себя, как ребенок, – сказала Пэтти жестко, – сядь и будь… мужчиной.

Спустя десять минут Пэтти вернулась из успешного трофейного похода и выставила свою добычу на столике в спальне. Оливия сидела на краю кровати и безучастно за ней наблюдала, олицетворяя собой картину лихорадочного отчаяния.

– Выпей это, – приказала Пэтти, протягивая дымящийся стакан.

Оливия послушно поднесла его к губам и отодвинула. – Что это? – слабо спросила она.

– Все, что я могла найти горячего: хинин, виски, ямайский имбирь, сироп от кашля, щепотка красного перца и… парочка еще каких-то вещей. Это мое собственное изобретение. После этого ты не подхватишь простуды.

– Я… я не думаю, что хочу это выпить.

– Пей все – до последней капли, – беспощадно велела Пэтти, и Оливия закрыла глаза и осушила стакан.

– А теперь, – оживленно суетясь, сказала Пэтти, – я принесу ужин. У тебя есть открывалка? А спирта, случайно, нет? Прекрасно. У нас будет три блюда – консервированный суп, консервированная вареная фасоль и консервированный имбирь – и все в горячем виде. Нам сильно повезло, что Джорджи Меррилс была в Нью-Йорке, иначе она ни за что бы мне их не одолжила.

К своему собственному изумлению, Оливия, потягивая острый суп из кружки для чистки зубов и придерживая на колене поднос полный горячей вареной фасоли, обнаружила, что смеется (до этого она думала, что уже никогда не будет улыбаться).

– Итак, – сказала Пэтти, которая, когда с тремя блюдами было покончено, уложила первокурсницу в постель, – мы разработаем план кампании. Несмотря на то, что восемь часов – результат весьма серьезный, все же это не смертельно. Почему ты завалила экзамен по латинской прозе?

– Я никогда прежде ее не изучала и когда я рассказала мисс…

– Естественно, она сочла своим долгом тебя завалить. Тебе не следовало подымать эту тему. Ладно, не вешай нос. Это всего лишь один час, а чтобы отделаться от латыни, тебе хватит и минуты. А что с немецким?

– Понимаешь, немецкий малость сложноват, так как сильно отличается от итальянского и французского, и когда меня вызывают, я становлюсь какой-то пугливой и…

– В целом, выглядишь довольно глупо? – предположила Пэтти.

– Боюсь, что так, – созналась она.

– Ну что ж, рискну заметить, что свой провал ты заслужила. Можешь позаниматься дополнительно и сдать весной. Что насчет геометрии?