– Хорошо, – сказала Беатрис, – тогда я буду называть вас матерью, если хотите. Надеюсь, вы не будете возражать, если я подожду отдавать приказания. Мне следует научиться этому, не правда ли?

– Я вполне понимаю вас, – ответила миссис Овертон.

И не должно быть слишком много распоряжений для такого обеда a'trois,[3] подумала Беатрис снова с ожесточением. И нечего их отдавать.

В комнату генерала ворвались первые лучи солнца. Беатрис проснулась достаточно рано, чтобы увидеть это. Она лежала до того времени, пока пучок лучей, брызнувших в окно, не переполз в постель сквозь задернутую занавеску, но только на один дюйм, где лежала она, и не разбудил Уильяма. Она спала очень мало этой ночью, но чувствовала себя совершенно свежей. Беатрис хотела пройтись по комнате, посмотреть на вещи с любопытством школьницы, которая стояла когда-то у входной двери, смущенная видом старика, сидящего на кровати.

Та же кровать в стиле XVIII века, в которой теперь спала она. Все было так неправдоподобно, что она рассмеялась, хотела воскликнуть, рассказать, искренно поведать впервые об этом Уильяму. В течение того времени, когда он за ней ухаживал, а затем была свадьба и странное, совсем не развлекательное путешествие во Францию, она нервничала, была рассеяна, погружена в мечты.

Но сейчас, какая захватывающая красота внизу, на полуосвещенной ранним солнцем лужайке, с воркующими голубями, раздувающими свои белые штанишки в недалекой голубятне, и маленькие иголочки кипарисов, почти черные, как ночь!.. Она была осторожна, а ей хотелось смеяться, рассказывать, ворковать и шелестеть, раздувая накрахмаленную нижнюю юбку, подобно голубям.

Но муж еще спал. Она наклонилась над ним, собираясь посмотреть на лицо долго спящего Уильяма. Оно было бледное и отрешенное, словно он никогда не был связан ни с кем и принадлежал только самому себе. Кто, глядя на него сейчас, мог бы догадаться о его чувственности? Или об ее, подумала Беатрис, украдкой бросив взгляд в зеркало. Она зарделась, вспомнив об испытанном наслаждении.

Вероятно, Уильям предполагал, что у него скромная жена; он сначала прикоснулся к ее телу, к коже и почувствовал возможность овладеть ею. И как велико было ее изумление, когда она поняла, что у нее недостанет скромности, получая полное физическое наслаждение. Умелые руки Уильяма на ее грудях вызвали какое-то необыкновенное ощущение. Его дикие страстные движения соединяли ее с ним, и в очень короткое время она с удовлетворением открыла для себя неожиданную вещь, что супружеская связь более волнующая, чем клятва, произнесенная перед алтарем.

Никто не рассказывал ей, что это будет так, даже ее собственная мать. Ни у мамы, с ее одержимостью новыми нарядами и хозяйственными делами, ни у папы, абсолютно погруженного в бизнес, никогда не могло быть так, как у нее с Уильямом, – Беатрис была уверена в этом. Если бы у родителей была похожая на такую нежность, то это заметил бы даже ребенок. Найдут ли возможность она и Уильям скрыть свою нежность сегодня от других?

Она еще оттянула занавеску, заботливо, всего на шесть дюймов, ее пальцы нетерпеливо тянулись к небу, такому голубому, и к верхушке багряника. Уильям наконец пошевелился, открыл глаза и посмотрел на нее.

И в долю секунды эйфория Беатрис улетучилась, потому что эйфория, как она знала, очень недолговечная эмоция. И то хорошее, что произошло не только для нее одной, не могло постоянно быть на высшей точке волнения.

Глаза Уильяма остановились на ней, словно он удивился, увидев ее впервые, как будто он забыл, что провел ночь с женщиной, или был разочарован, что эта женщина – именно она. Когда он совсем проснулся и осознал, где он и что происходит, его лицо приняло обычное любезное и дружелюбное выражение. Она не представляла себе, сколько надежд возлагала на то, что его безличная учтивость не повторится после этой ночи. Разве она не достойна чего-нибудь большего сегодня? Любовного взгляда, например? Но он вытянул руки и слегка лишь обнял ее.

– Доброе утро, дорогая. – Он раскашлялся. – Прости, обычно я рано пью что-нибудь горячее, чтобы прекратить кашель.

– Я сейчас позвоню кому-нибудь, – сказала Беатрис. – Что ты любишь? Я советую лимон с медом, это очень успокаивает.

– Правда? Тогда я попробую. – Он сел и с удовольствием ждал. – Храни тебя Бог, ты такая заботливая.

– Это обязанность жены.

Он опирался на подушки и выглядел по-мальчишески юным и снова очаровательным.

– Какое слово ты употребила – «обязанность»? Относится ли слово «обязанность» к прошедшей ночи? Был ли он достаточно искусен, чтобы ей было хорошо? Она надеялась, что он не заметит, как она дрожала сейчас, и торопливо набросила халат на ночную рубашку с обильно продернутыми голубыми лентами. Ее белье для медового месяца. А на самом деле пригодились свечи, при которых они ужинали в Париже.

Разумеется, она знала, что цивилизованные люди не говорят о том, как они были счастливы ночью. Такие беседы ведутся в темноте.

Глядя на мальчишеское лицо своего мужа, сосредоточенного только на ожидании удовольствия от горячего напитка, она обнаружила, что набралась больше смелости, чтобы сказать ему о своем обещании отправиться сегодня в магазин «Боннингтон». Она надеялась, что он позволит ей взять экипаж, и сказала ему об этом. Конечно, она будет очень счастлива, если он поедет сопровождать ее.

Он был удивлен, находя это более обидным, чем смешным.

– Ты предлагаешь, чтобы я был дежурным администратором в магазине? Нет, нет, – сказал он запальчиво, – я буду только посмешищем! Может быть, таким путем хитрый старый дьявол, твой отец, возьмет нас к себе в дом и заставит зарабатывать на жизнь?

– Я, а не ты, Уильям. – Она решила, что должна быть холодно рассудочной. Любовь не сделала ее кроткой и безобидной, благодарю покорно. – Ты знаешь, Уильям, что у папы сейчас паралич и очень важно, чтобы он не волновался. В данном случае, у него нет никого другого. Он объяснил мне несчастное положение дел, и я обещала все сделать. Это единственное, что я могу сказать.

– Что значит несчастное положение дел?

– Позже я расскажу тебе обо всем. – Она не рискнула нагнать на него скуку. – Поскольку я его дочь, люди послушаются меня. Я наведу порядок и к ленчу буду дома. Попозже тебе надо лечь, отдохнуть и принять что-нибудь от простуды.

Он снова лег на подушки, наслаждаясь ее заботой.

– Да, возможно, я так и сделаю. Но это не должно входить в привычку, не так ли, моя дорогая?

– Что? Ходить в магазин? О, я не думаю! Говоря по правде, папа хочет этого ради нас, чтобы наш сын мог научиться…

Она запнулась, увидев лицо Уильяма. Он моментально сел, высокомерный, как его мать.

– Дорогая, папа болен, ты должна оставить для него свои фантазии, – сказал Уильям. – Боюсь, что наш сын может выбрать себе военную профессию.

– Но ты не любишь военных. Неужели ты действительно предназначаешь ему карьеру, которую лично ты ненавидишь, а для него считаешь лучшей, чем торговля?

В его голосе послышалась агрессивность. Он не избавился от чопорности и снобизма и выглядел, как его мать.

– Драгоценная, прекратим разговоры, подобные этому. Ты ранишь мое сердце.

Он снова улыбнулся, очевидно считая это достаточным, чтобы маленькая ссора не разгорелась.

– Не будем спорить о воображаемой личности, – продолжил он, – которой может и не быть. Подойди и поцелуй меня.

Она подошла, немного поколебавшись, не будучи уверенной, что Уильям так непосредственно простил ее. И хотя она поцеловала его, он открыл ей глаза на многие вещи.

– Но он будет существовать, – пробормотала она.

– Кто?

– Наш сын.

– Я надеюсь, – он поцеловал ее еще раз, – моя маленькая хозяйка магазина.

Ее тело пронзило желание любви. Но он снова откинулся на подушки и собрался спать, сказав ей голосом своей матери:

– Конечно, ты можешь взять экипаж. Я редко пользуюсь им по утрам. Я останусь дома и проинформирую посетителей, что посылаю свою жену на работу.