Алик посмотрел на меня долгим взглядом и несколько изменившимся голосом спросил:

– Считаешь, что Зяме помогли?

– А что, разве некому было?

– Ну почему же. "Доброжелателей" у него хватало. Да вот только по этой части все чисто. В петлю он полез сам, по своей воле. Доказано.

– Допустим это так. Но должна же быть хоть какая-нибудь причина, подтолкнувшая его на этот шаг?

Только не говори мне, что он повесился из-за своих семейных неурядиц!

– Я и не говорю. Семья у него никогда не была на первом плане. А что касается вскрытия, то я действительно интересовался выводами патологоанатома. И это вполне естественно. Ведь за здоровье Зямы я был в ответе.

– Ну и?..

– В официальном заключении сказано – асфикция. В личной беседе патологоанатом подтвердил результаты вскрытия. И никто на него давления не оказывал.

– Извини, Алик, но я не могу в это поверить. Не могу! Что-то здесь не вяжется. Ты понимаешь, о чем я?

– Понимаю. Ты хочешь сказать, что кто-то мог быть заинтересован именно в таком заключении. Верно?

– Верно.

– Да, такой вариант вполне возможен. Я даже скажу больше. Ситуация казалась настолько очевидной, что при вскрытии не были проведены дорогие и длительные гистологические исследования на предмет обнаружения смертельной болезни. Да и зачем это патологоанатому, у которого всегда работы выше головы? У него другая задача – в максимально сжатые сроки подтвердить или опровергнуть предварительные выводы следствия в части способа умерщвления. Так вот, все внутренние органы Зямы были в норме, что и зафиксировано на бумаге, отравления и физических повреждений на теле тоже не наблюдалось. Естественно, за исключением синяков и ссадин на шее от веревочной петли.

– Если у Зямы была какая-нибудь опасная болезнь, мог ли он об этом узнать помимо тебя?

– Почему нет? Он часто ездил по заграницам, а там диагностические центры не чета нашим. Так что такой вариант исключать нельзя. Но Зяма даже не заикался о чем-то подобном.

– Так какого хрена он в петлю полез!? Объясни мне, темному, ведь ты врач.

– Да, врач. Но только я не пользую психов. У меня другой профиль.

– Но ведь чему-то тебя учили в мединституте, кроме профессии мясника?

– Стив, я мог бы обидеться, но твое высказывание насчет мясника, как я понимаю, шутка.

– Извини… – буркнул я. – Я с этим завещанием совсем запутался. Голова кругом идет. И этот интерес к смерти Зямы со стороны братвы и правоохранительных органов… Дыма без огня не бывает, Алик.

– Какого хрена, Стив!? Послушай добрый совет: бери свое – и чеши в Москву. Тебе такой жирный кусок отвалился за здорово живешь – пальчики оближешь. А ты (мне так кажется) ищешь лишние приключения на свою задницу.

– Может, ты и прав… – Я сокрушенно вздохнул. – Но все же, все же…

– Стив, я тебя не узнаю. Ты стал чересчур интеллигентным. Всякие там колебания, сомнения, терзания, размышления о смысле жизни. Раньше ты был проще. Вернись к своим истокам, наплюй на все и береги свое драгоценное здоровье. Считай, что я выписал тебе рецепт. Подпись – профессор Логвиненко. И печать.

– За рецепт спасибо. Но прежде, чем мы расстанемся, ответь мне еще на один вопрос: был ли у Зямы закадычный друг? Ну, такой, чтобы не разлей вода, душа в душу и по гроб жизни.

– Вот блин! Как волка не корми, а у слона все равно уши больше. До чего же ты упрямая скотина, Стив.

Я, конечно, скажу, но чтобы ты потом не чесал в затылке и не поминал меня нехорошими словами. Есть такой человек. Личность престранная. Анахорет. Да, да, именно так – отшельник в полном смысле этого слова. Зяма к нему часто ездил – как на исповедь. По моим наблюдениям, этот человек имел на Зяму большое влияние.

– Кто он? Я его знаю?

– Его никто не знает. Пришлый человек.

– И где я могу найти этого анахорета?

– Там… – Алик неопределенно махнул рукой.

– То есть?..

– В лесах. Где-то возле Медвежьего брода. У него там изба и хозяйство. Это мне рассказывал Зяма, когда он только познакомился с этим человеком. А потом, сколько я ни спрашивал, Зяма или отмалчивался, или посылал меня подальше. Насколько мне известно, Зяма купил для него возле Медвежьего брода два гектара леса и помог обустроиться. Такие, брат, дела.

– Как зовут этого кореша?

– Забыл. Что-то очень мудреное, кажется, старославянское.

– Сектант?

– А бес его знает…

Мы поговорили еще немного, допили бутылку и расстались. Алик дал мне номер своего мобильного телефона, а я сказал ему, где остановился.

И все-таки, Алик что-то недоговаривал. У меня создалось впечатление, что его настоятельно попросили держать язык на привязи или сотрудники "конторы", или братки. Во время беседы его глаза рассказали мне больше, нежели язык.

К гостинице меня подбросил какой-то левак. Я мог бы пройтись и пешком, но предпочел лишний раз не рисковать. Когда сидишь в машине, кажется, что находишься в маленькой самодвижущейся крепости.

Конечно, все это не более чем самообман. Машина такая же отличная мишень, как и человек. Даже бронированная. А иногда она становится западней. В частности, если машина попадает в пробку.

Тогда вообще хана. Киллер может не торопясь подойти к авто вплотную и перестрелять пассажиров, словно куропаток.

Короче говоря, я понадеялся на свою удачу, которая не оставляла меня с той поры, как мне прислали копию завещания. Наверное, у Зямы и впрямь была легкая рука.

Шутки шутками, но я заметил, что самые большие везунчики – это состоятельные люди. Им все нипочем и всегда везет.

Идет война, простой народ захлебывается в крови и пухнет от голода, а они богатеют. На страну нападает мор, эпидемия, сваливается дефолт – а кошельки нуворишей становятся еще толще и здоровье у них остается отменным. Такое впечатление, что их сам нечистый охраняет.

Галюни на месте не было, хотя рабочее время еще не закончилось. Наверное, решает какие-то проблемы в директорском кабинете, подумал я и тихо прошмыгнул на лестницу.

Если честно, я обрадовался, что не застал свою подружку при исполнении – мне хотелось немного побыть в одиночестве, чтобы привести в порядок мысли и разобраться в той информации, которую мне удалось наковырять за два дня. А с Галюней это было проблематично.

В голове немного шумело после дружеских посиделок с Аликом, и я решил взбодриться под душем. Но прежде чем закрыться в туалетной комнате, я притащил тумбочку в прихожую и подпер входную дверь.

Случайный наблюдатель, конечно, подумал бы, что меня пробила шиза. Средь бела дня – и такие предосторожности.

Но я хорошо знал о таких штуках, сам столько раз описывал в своих романах подобные ситуации. Что стоит киллеру под шум текущей воды открыть отмычкой дверь и вогнать несколько пуль в глупую башку недалекого идиота.

Это я так думал, пока мастырил свою "защиту". А уже под душем, ощущая на теле упругие горячие струйки, я неожиданно поймал себя на мысли, что и впрямь со мной творится что-то неладное.

Я как будто раздвоился: верхняя оболочка, своего рода панцирь, осталась от бравого спецназовца ГРУ, которому море по колено, а само тело принадлежало простому обывателю, который боится любых перемен, и тем более – всяких нестандартных ситуаций, несущих угрозу жизни.

Мне вдруг пришло на ум, что умирать еще рановато, так как обязательно нужно написать роман, задуманный еще зимой, затем отнести в чистку дубленку, потом неплохо бы сделать ремонт квартиры, купить новый кипятильник, наконец, отдать долги…

Господи, что за бред! Двойники вдруг начали ссориться и обзывать друг друга нехорошими словами. Но если "Обыватель" был отменно вежлив и в дискуссии употреблял только парламентские выражения, то "Спецназовец" особо не стеснялся и крыл своего антипода отборной бранью.

"Дерись, сволочь! – орал Спецназовец. – Ты еще не старая рухлядь, которую выбрасывают на помойку за ненадобностью. Объясни всяким штатским, что не нужно наступать гремучей змее на хвост, иначе будет кырдык".