Джавахарлал тогда еще не знал, что в том же 1921 году в далекой Москве вождь первого в истории государства рабочих и крестьян В.И.Ленин, с болью и надеждой следивший за поражениями и успехами революционного движения в Индии, писал: «Трудящиеся массы колониальных и полуколониальных стран, составляя огромное большинство населения земли, пробуждены к политической жизни уже с начала XX века, особенно революциями в России, Турции, Персии и Китае. Империалистическая война 1914 — 1918 годов и Советская власть в России окончательно превращают эти массы в активный фактор всемирной политики и революционного разрушения империализма... Британская Индия, — с гениальной прозорливостью указывал В.И.Ленин, — стоит во главе этих стран, и в ней революция тем быстрее нарастает, чем значительнее становится в ней, с одной стороны, индустриальный и железнодорожный пролетариат, а с другой стороны, чем более зверским становится террор англичан, прибегающих все чаще к массовым убийствам (Амритсар) и к публичным поркам и т.п.»[48].

Пенджабские события, общение с простыми крестьянами открыли Неру новый, в чем-то неожиданный лик Индии, не только «голой, голодной, подавленной и невероятно несчастной», но и исполненной скрытой мощи, талантливой, свободолюбивой, мужественной. Такой она казалась ему еще дороже и роднее. Он ощутил нерасторжимость и прочность уз, связывавших его с матерью-Индией, с ее прошлым и настоящим. Высокие понятия о служении родине, о борьбе за идеалы и свободу своего народа вошли в сознание Джавахарлала, навсегда определили его судьбу, стали единственной нормой его бытия.

Глава V

Снаружи дом Неру выглядел как и прежде, разве что внимательный глаз мог заметить в парке, окружавшем «Обитель радости», признаки начавшегося запустения: некогда подстриженные старательным садовником кусты теряли шарообразную форму, на цветочных клумбах и посыпанных песком дорожках проросла сорная трава. В самом доме за осенние месяцы 1920 года изменилось многое. Его стены уже не были украшены дорогими картинами и старинными офортами, непривычно просторными стали комнаты, из которых вынесли часть мебели и ковры. Мотилал рассчитал большинство слуг, в их числе и садовника, оставив в доме только самых верных, самых преданных семье. Проданы лошади, экипажи, обрели новых хозяев охотничьи собаки Мотилала. Отнесены ювелирам фамильное серебро и драгоценности женщин.

«Обитель радости» по-прежнему посещало много людей: приходили друзья, конгрессисты, чиновники городского муниципалитета, однако все они были индийцами. Редкий англичанин теперь переступал порог дома Неру. Кое-кого из прежних британских друзей настораживало, а кого-то просто отпугивало неожиданное сближение Мотилала с Ганди, под влиянием которого старший Неру не только произвел радикальные изменения в своем быту, но и пересмотрел свои политические взгляды. Вчерашний англоман, сторонник реформистского пути, следуя по которому Индия постепенно высвобождалась бы из колониальных пут, Мотилал вдруг поддержал все положения выдвинутой Ганди осенью 1920 года программы несотрудничества с колониальными властями. Этот шаг Мотилала вызвал недовольство некоторых представителей «старой гвардии» Конгресса — Ч.Р.Даса, Э.Безант, Л.Л.Рая. Они, хотя и высказывались в принципе за несотрудничество, в то же время считали крайней мерой предложенный Ганди бойкот законодательных органов, так как намеревались использовать их в интересах борьбы за сварадж.

Из «Обители радости» исчезало все, что напоминало о прежних вкусах ее хозяина. Мотилал так же рьяно избавлялся от предметов роскоши, как в свое время стремился обзавестись ими. Будто и не было в доме повара — специалиста по европейской кухне. Спрятаны хозяевами сшитые модными лондонскими и парижскими портными костюмы и платья. Семейство Неру облачилось в одежды из кхади. На Мотилале — белые курта и дхоти, такого же цвета шаль, перекинутая через левое плечо, сандалии на босу ногу. Он добродушно посмеивался, когда домашние полушутя-полусерьезно утверждали, что в этом одеянии он напоминает им древнеримского сенатора в тоге. Что осталось неизменным, так это два стаканчика виски с содовой, которые Мотилал выпивает перед обедом. Даже Ганди, нетерпимо относившемуся к алкоголю, не удалось заставить Мотилала расстаться с этой привычкой.

Решение связать себя с движением Ганди пришло к Мотилалу не сразу, а после длительных и мучительных раздумий. «Несотрудничество означало для него отказ от адвокатской практики, — писал Джавахарлал, на глазах которого совершался этот перелом в сознании отца, — оно означало полный разрыв с его прошлой жизнью и полную перестройку ее — дело нелегкое для человека, находящегося на пороге своего шестидесятилетия. Это был разрыв со старыми коллегами по политической деятельности, со своей профессией, со светской жизнью, к которой он привык, это был также отказ от многих расточительных привычек, которые он приобрел».

Размышляя о причинах, побудивших отца на склоне лет «сделать шаг в неведомую область», Джавахарлал приходил к выводу, что на Мотилала повлияли главным образом пенджабские события и знакомство с Ганди, переросшее вскоре в прочную дружбу этих двух столь непохожих друг на друга людей.

Несомненно, однако, и то, что Мотилал поначалу примкнул к Ганди из-за своей привязанности к Джавахарлалу, он и здесь хотел быть рядом с единственным сыном.

Ганди, уже после кончины Мотилала, отвечая на вопросы известного конгрессиста, калькуттского врача Б.Роя, что было самым примечательным в личности старшего Неру, неожиданно для собеседника сказал: «Безграничная любовь к Джавахарлалу».

— А разве не любовь к Индии? — спросил удивленный Рой.

— Нет, — уверенно произнес Ганди. — Его любовь к Индии была производной от любви к сыну. Мотилал гордился Индией как землей, которая дала жизнь его Джавахарлалу.

В декабре 1920 года отец и сын Неру стали свидетелями триумфа Ганди на сессии Конгресса в Нагпуре. Вместе с большинством конгрессистов они проголосовали за гандистскую программу несотрудничества, обсужденную и выверенную на чрезвычайной сессии в Калькутте тремя месяцами ранее.

Ганди завоевал Конгресс, предложив ему практическую программу борьбы за сварадж, осуществляемую мирными, ненасильственными средствами — методами сатьяграхи. Время для такого предложения он выбрал на редкость точно: почти все лидеры Конгресса уже пришли к единому мнению о неприемлемости для партии ни политики реформ, ни политики террора. Насколько извилистым, длительным, неопределенным, по их убеждению, был путь реформ, настолько тяжким, опасным, кровопролитным являлся путь вооруженной борьбы с такой могущественной колониальной державой мира, какой была Англия. Ганди указал третий путь и ратовал за него с такой уверенностью и страстью, что сразу привлек на свою сторону большинство членов Конгресса.

Особую привлекательность тактике ненасильственного сопротивления придавало то, что при ее разработке Ганди учел и гуманистические традиции индийского народа, и особенности психологии основной его части — крестьянства, в котором переплетались фаталистическая покорность и осознанный протест, религиозная косность и стихийная революционность.

Конгрессисты признали Ганди своим вождем. Выражать мысли только на родном языке, носить только национальную одежду из кхади, избавлять индуизм от скверны неприкасаемости, а себя от соблазнов роскоши, наркотиков, алкоголя, крепить союз между индусами и мусульманами убеждал Ганди соотечественников тихим, слабым голосом, и его призывы западали в души миллионов индийцев.

Лишь единицам не по нраву нововведения Ганди. Выходит из Конгресса Мухаммед Али Джинна, в недавнем прошлом сторонник совместных действий возглавляемой им Мусульманской лиги и Конгресса, «посол индусско-мусульманского единства», как его называла выдающаяся индийская поэтесса и патриотка Сароджини Найду. «Он вышел из Конгресса не из-за разногласий между индусами и мусульманами, — напишет позже Неру в „Открытии Индии“, — а потому, что не мог приспособиться к новой и более передовой идеологии, а в еще большей мере потому, что ему неприятны были толпы оборванных людей, говоривших на языке хиндустани, которые хлынули в Конгресс. Он считал, что политика — это более высокая материя, которой надлежит заниматься в законодательной палате или узкой комиссии».