Агата Кристи

Сон

Эркюль Пуаро рассматривал особняк с явным одобрением. Его глаза небрежно скользнули по соседствующим с ним магазинам, по большому фабричному зданию справа, по обшарпанному многоквартирному дому напротив и снова остановились на особняке.

Нортвэй был истинным детищем прошлого века, в котором не имели обыкновения экономить ни времени, ни пространства. Это был породистый и надменный дом, привыкший, чтобы его окружала только бескрайняя зелень полей. Теперь же он оказался анахронизмом, затерянным в бушующем море современного Лондона и давно всеми забытым. И, спроси вы хоть пятьдесят человек подряд, вряд ли кто указал бы к нему дорогу.

И лишь совсем немногие ответили бы, кому он принадлежит, хотя, назови вы имя владельца, вам тотчас бы сообщили, что это один из богатейших людей в мире. Однако с помощью денег можно унять самое жгучее любопытство, равно как и раздразнить его. Бенедикт Фарли, этот эксцентричный миллионер, предпочитал не афишировать выбор своей резиденции. Его вообще редко видели на людях. Изредка он появлялся на совете директоров, где его высокая худая фигура, резкий голос и хищно загнутый нос тут же наводили на собравшихся страх. Если бы не эти редкие появления, он вполне мог бы считаться персонажем, пусть хорошо всем знакомым, но вымышленным.

Согласно слухам, он был то чудовищно скуп, то невероятно щедр, неизменно ходил в старом заштопанном халате — которому, по некоторым оценкам, шел уже двадцать восьмой год, — питался исключительно икрой и постными щами и ненавидел кошек. Все это было общеизвестно.

Ровно столько же об этом человеке, к которому он сейчас направлялся, знал и Эркюль Пуаро. Письмо, лежавшее в кармане его пиджака, ситуации не меняло.

Посвятив несколько минут молчаливому созерцанию этого памятника веку ушедшему, Пуаро поднялся по ступеням парадного и позвонил в дверь, одновременно сверяясь с наручными часами, заменившими наконец безнадежно устаревшую, хоть и горячо любимую луковицу с цепочкой. «Да-да, ровно двадцать один тридцать», — подтвердили часы. Пуаро, как всегда, был точен до минуты.

После выверенной годами паузы дверь отворилась, и на фоне освещенного холла возник великолепный образчик потомственного дворецкого.

— Мистер Бенедикт Фарли? — осведомился Пуаро.

В ответ его окатили ледяным — вполне вежливым, но достаточно красноречивым — взглядом.

«En gros et en de tail»,[1] — с уважением подумал Пуаро.

— Вам назначено, сэр? — учтиво спросил дворецкий.

— Да.

— Ваше имя, сэр?

— Мосье Эркюль Пуаро.

Дворецкий наклонил голову и посторонился. Эркюль Пуаро вступил в дом, и дверь за ним закрылась.

Однако прежде чем умелые руки приняли у Пуаро шляпу и трость, была улажена еще одна маленькая формальность.

— Прошу извинить меня, сэр. Я должен попросить у вас письмо.

Пуаро неторопливо извлек письмо из кармана и протянул его дворецкому. Тот только бросил на него взгляд и тут же с поклоном вернул. Эркюль Пуаро сунул письмо обратно в карман. Оно гласило:

Дворецкий ловко избавил Пуаро от шляпы, пальто и трости.

— Не будете ли вы так любезны пройти в комнату мистера Конворси? — не то спросил, не то предложил он и двинулся вверх по широкой лестнице.

Пуаро последовал за ним, одобрительно кивая при виде самых вычурных и пышных objets d'art.[2] Вкусы Пуаро всегда отдавали некоторой буржуазностью.

На втором этаже дворецкий остановился и постучал в дверь.

Брови Эркюля Пуаро едва заметно приподнялись. Это была первая фальшивая нота за вечер, ибо хороший дворецкий никогда не станет стучать в дверь, а перед Пуаро несомненно стоял не просто хороший, а самый что ни на есть лучший.

Пуаро почувствовал, что эксцентричность миллионера уже начинает действовать ему на нервы.

Изнутри что-то выкрикнули, и дворецкий, отворив дверь, объявил: «Тот самый джентльмен, сэр!»

Пуаро молча отметил очередное попрание приличий и вошел внутрь. Он оказался в просторной комнате, обставленной просто, но на редкость деловито. Картотечные шкафы, бесконечные справочники, пара кресел и внушительных размеров рабочий стол, покрытый стопками аккуратно подшитых бумаг, — вот, пожалуй, и все, что там было. Углы комнаты терялись в полумраке — по той простой причине, что единственный источник освещения, а именно настольная лампа с зеленым абажуром, установленная на журнальном столике возле одного из кресел, была развернута таким образом, чтобы освещать любого, кто появлялся в дверях. Эркюль Пуаро зажмурился, поморгал и определил, что лампочка как минимум стопятидесятиватная. В кресле рядом с лампой покоилась худая фигура в заштопанном халате — сам Бенедикт Фарли. Его голова была по-птичьи выдвинута вперед; крючковатый нос только усиливал сходство. Ото лба поднимался белый пушистый хохолок, очень бы подошедший какаду. Глазки Бенедикта Фарли, лихорадочно блестевшие за толстыми стеклами очков, так и впились в посетителя.

— Ну, — проговорил он наконец пронзительным резким голосом, периодически переходящим в какой-то скрип, — так это вы, что ли, Эркюль Пуаро?

— К вашим услугам, — учтиво отозвался Пуаро и поклонился, держа одну руку на спинке кресла.

— Садитесь. Да садитесь же! — раздраженно бросил старик.

Эркюль Пуаро сел — и оказался прямо в центре ослепительного круга света, отбрасываемого лампой. Где-то там, в тени, старик, казалось, внимательно его рассматривал.

— Ну, и откуда же это видно, что вы именно Эркюль Пуаро, а не кто-то еще? — раздраженно осведомился он. — Объясните, сделайте одолжение!

Пуаро снова вытащил из кармана письмо и протянул его Фарли.

— Да, — ворчливо согласился миллионер, — вижу. Оно самое. Так я все и велел Конворси написать.

Он сложил листок и отдал его Пуаро.

— Стало быть, вы и впрямь тот, за кого себя выдаете?

— Уверяю вас, здесь нет никакого обмана, — ответил Пуаро, всплеснув руками.

Бенедикт Фарли неожиданно захихикал.

— Именно так и говорят фокусники перед тем, как вытащить кролика из шляпы. Это, понимаете ли, входит в программу.

Пуаро промолчал.

— Думаете небось: выживший из ума, подозревающий всех и вся старикашка? Правильно думаете. Не доверяй никому! Такое мое правило. Никому нельзя доверять, если вы богаты. Ни в коем случае!

— Вы, кажется, хотели проконсультироваться со мной? — мягко напомнил Пуаро.

Старик кивнул.

— Да-да, все фокусники заранее предупреждают, прежде чем начать вынимать что-то из шляпы: «Хотите получить по максимуму — платите по максимуму». Заметьте, я еще не спросил, сколько вы берете. И не спрошу! Просто пришлете мне счет — как-нибудь переживу.

Эти чертовы идиоты, поставщики то есть, думают, что могут впарить мне яйца по два и девять, когда на рынке им красная цена два и семь! Шайка мошенников! Со мной этот номер не проходит. Но лучший в своем деле — это совсем другое. Он своих денег стоит. Я, кстати, тоже лучший.

Эркюль Пуаро не ответил. Он внимательно слушал, слегка склонив голову набок. Хотя лицо его оставалось бесстрастным, он чувствовал, что разочарован. Он не мог бы назвать причину. Бенедикт Фарли оправдывал все ожидания; он полностью соответствовал тому, что о нем говорили, и, однако, Пуаро был разочарован.

«Фигляр! — с некоторой грустью подвел он итог своим наблюдениям. Самый обыкновенный фигляр».

Он общался со многими миллионерами, и с эксцентричными тоже, и почти всегда чувствовал скрытую в них силу, внутреннюю энергию, которую нельзя было не уважать. Если они носили старый халат, то делали это единственно потому, что им так нравилось. Халат же Бенедикта Фарли, как решил Пуаро, был только частью сценического образа. Да и сам Фарли был сплошным сценическим образом. Пуаро был совершенно уверен, что любое сказанное здесь слово говорилось исключительно для того, чтобы произвести эффект.