Агата Кристи

Душа крупье

Мистер Саттертуэйт нежился под лучами солнца на открытой террасе в Монте-Карло.

Каждый год во второе воскресенье января мистер Саттертуэйт, словно ласточка, отбывал из Англии на Ривьеру. В апреле месяце он возвращался в Англию, май и июнь проводил в Лондоне — и ни разу еще не пропустил Королевского Аскота.[1] После матча Итона с Хэрроу он наносил несколько деревенских визитов, чтобы затем вновь устремиться в Довиль или Ле Туке. Сентябрь и октябрь почти целиком занимала охота, и завершался год мистера Саттертуэйта в столице. Он знал всех, и не будет преувеличением сказать, что все знали его.

Сегодня утром он хмурился. Море было восхитительно синее, сады, как всегда, сказочно-красивы, но вот публика его разочаровывала — какая-то бесцветная, дурно одетая… Встречались, конечно, игроки — пропащие души, коих уже не спасти. С этими мистер Саттертуэйт готов был смириться: все же они составляли неотъемлемую часть местного колорита. Но ему определенно недоставало людей собственного круга, что называется закваски общества, elite.[2]

— Ax, как все переменилось, — ворчал мистер Саттертуэйт. — Теперь сюда едут все, кому раньше было не по карману. Да и сам я уж, видно, старею… А молодежь — молодежь нынче норовит податься в Швейцарию.

Недоставало ему и безукоризненно одетых иноземных послов с графскими и баронскими титулами, и великих князей, и наследных принцев. Единственный наследный принц, которого он пока что здесь встретил, служил лифтером в одном из второсортных отелей. Недоставало роскошных дам: они еще встречались, но гораздо реже, чем прежде.

Мистер Саттертуэйт всегда прилежно изучал драму под названием Жизнь, но предпочитал костюмы и декорации поярче. Теперь он загрустил. Ценности изменились — а он уже слишком стар, чтобы меняться…

Тут он заметил, что к нему приближается графиня Царнова.

Мистер Саттертуэйт уже много сезонов встречал графиню в Монте-Карло. Сначала она появлялась в обществе великого князя, затем австрийского барона, в последующие несколько лет рядом с нею мелькали какие-то бледные крючконосые евреи с огромными перстнями на пальцах, и вот уже года два, как ее можно было увидеть с мужчинами — преимущественно очень молодыми, почти мальчиками.

Сейчас она тоже прогуливалась в сопровождении очень молодого человека. Мистер Саттертуэйт случайно его знал и огорчился, увидев в обществе графини. Франклин Рудж был американец, типичный выходец из какого-то западного штата: чрезвычайно любознательный, чрезвычайно невежественный, но вполне симпатичный. В нем забавно сочетались свойственные всем его соотечественникам практичность и идеализм. В Монте-Карло он приехал в компании молодых американцев обоего пола, весьма похожих друг на друга. Это был их первый выезд в Старый Свет, и они хвалили и критиковали все кругом без стеснения и без разбора.

Проживающие в отеле англичане им по большей части не нравились — как, впрочем, и они англичанам. Однако мистер Саттертуэйт — с гордостью называвший себя космополитом — отнесся к ним вполне благожелательно. Ему импонировала их напористость и прямота, хотя некоторые их выходки иногда просто приводили его в ужас.

«Стало быть, Франклин Рудж и графиня Царнова, — усмехнулся он про себя. Да, пожалуй менее подходящую компанию для юноши придумать трудно».

Когда парочка поравнялась с ним, мистер Саттертуэйт вежливо приподнял шляпу, а графиня кивнула, одарив его обворожительной улыбкой.

Графиня была высокая, ухоженная женщина. Волосы и глаза у нее были черны от природы, а брови с ресницами — такой невиданной черноты, какая природе и не снилась.

Мистер Саттертуэйт, знавший о женских уловках много больше, чем пристало знать мужчине, тут же воздал должное ее искусству макияжа: матовая сливочно-белая кожа не имела, казалось, ни единого изъяна.

Особенно эффектно выглядели едва заметные коричневые тени под глазами. Губы — не вульгарно-алые или малиновые, а изысканного цвета красного вина. На ней было нечто черно-белое, весьма смелого фасона, а в руках розовый зонтик того оттенка, какой считается наиболее выигрышным для цвета лица.

Франклин Рудж чуть не лопался от важности.

«Вот идет молодой глупец, — сказал себе мистер Саттертуэйт. — Впрочем, не мое дело давать ему советы, да он и не станет их слушать. Что ж, и мне в свое время приходилось платить за жизненный опыт».

И все-таки он испытал беспокойство, так как был уверен, что одной милой юной американке, приехавшей вместе со всей компанией, дружба Франклина Руджа с графиней вряд ли по душе.

Он уже собирался удалиться в противоположном направлении, когда заметил, что снизу по тропинке к нему поднимается упомянутая уже американка. На ней был хорошо сшитый строгий костюм с белой муслиновой[3] блузкой и удобные туфли на низком каблуке. В руке она держала путеводитель. Иные ее соотечественницы, побывав в Париже, выезжают из него разодетые в пух и прах. Но не Элизабет Мартин: эта девушка «производила осмотр Европы» самым серьезным и добросовестным образом. Чувствуя в себе тягу к культуре и искусству, она твердо вознамерилась за те деньги, которыми располагала, узнать и увидеть как можно больше.

Впрочем, для мистера Саттертуэйта ее образ вряд ли ассоциировался с культурой или же искусством. Скорее всего, она казалась ему просто очень юной.

— Доброе утро, мистер Саттертуэйт, — сказала Элизабет. — Вы случайно не видели Франклина?.. То есть мистера Руджа?

— Видел, всего несколько минут назад.

— Вероятно, с его другом — графиней, — язвительно заметила девушка.

— М-м-м… Да, с графиней, — вынужден был признать мистер Саттертуэйт.

— Решительно ничего в ней не нахожу, — сердито объявила Элизабет. — А Франклин от нее просто без ума. И чем она его прельстила?

— Она, мне кажется, держится очень мило, — уклончиво ответил мистер Саттертуэйт.

— Вы ее знаете?

— Немного.

— Я прямо беспокоюсь за Франклина, — пожаловалась мисс Мартин. — Обычно он ведет себя вполне разумно. Ни за что бы не подумала, что он способен увлечься этой сиреной. И главное, слова ему не скажи! Никого не слушает, тотчас лезет в бутылку… Скажите, правда хоть, что она графиня?

— Не могу утверждать наверняка, — ответил мистер Саттертуэйт. — Вполне возможно.

— Вот истинно английский ответ! — поморщилась Элизабет. — Знаете, что я вам скажу, мистер Саттертуэйт? В Саргон-Спрингсе, где мы живем, эта графиня смотрелась бы очень странна!

Мистер Саттертуэйт вполне это допускал и потому не стал говорить вслух, что здесь, в княжестве Монако, в отличие от Саргон-Спрингса, графиня вписывается в окружающую обстановку гораздо лучше, нежели мисс Мартин.

Так как он ничего не ответил, Элизабет направилась дальше, в сторону казино, а мистер Саттертуэйт присел на освещенную солнцем скамью. Вскоре к нему присоединился и Франклин Рудж.

Рудж был полон энтузиазма.

— Мне здесь ужасно нравится, — с восторгом наивности объявил он. — Да, сэр! Вот это настоящая жизнь — не то, что у нас в Штатах!

Пожилой собеседник обратил к нему задумчивое лицо.

— Жизнь в общем-то везде одинакова, — возразил он, впрочем, без особого воодушевления. — Она лишь рядится в разные одежды.

Франклин Рудж удивленно заморгал.

— Что-то я вас не пойму.

— И не поймете, — сказал мистер Саттертуэйт. — Для этого вам еще надо пройти долгий-долгий путь… Но, ради Бога, извините! Старикам не следует впадать в нравоучительный тон.

— А-а, пустяки! — Рудж рассмеялся, обнажив два ряда прекрасных зубов. Зато казино почти не произвело на меня впечатления. Я думал, рулетка — это что-то совсем другое, что-то лихорадочное, волнующее… А оказалось — все довольно скучно и противно.

— Казино — жизнь и смерть для игрока, но зрителю смотреть там не на что, сказал мистер Саттертуэйт. — Об азартных играх интереснее читать, чем наблюдать за ними.