«Однако исследования принимают угрожающий оборот», — подумал я, увидев, как рухнула мачта дополнительной антенны. А когда зашатались кронштейны — держатели солнечных батарей, я не выдержал и включил защитное поле.

Отброшенные от космокатера, аборигены, однако, не разбежались, а снова бросились на штурм. Одни пытались достать корабль палками, другие бросали в него камни.

Из динамиков внешней связи слышался все тот же сплошной рев: «Давайцуркипалкинажмидуракагаей…» Я понимал, что это может продолжаться достаточно долго…

Как говорил мой первый командир, «высший профессионализм — выбрать момент риска». Я открыл аварийный люк и выскочил из корабля.

Наступающие несколько растерялись, отпрянули. Я показал жестами, что пришел с миром. Представьте мою радость, когда они будто бы поняли мои знаки, окружили меня, стали ощупывать скафандр, дергали, галдели, тыкали в него палками. Некоторые влезали друг на друга, пытаясь достать до шлема.

Особенно неистовствовал один из них — худенький, порывистый, собранный словно из одних пружинок. В одной руке он держал длинную палку, в Другой — короткую. Он поддевал длинной короткую и подбрасывал ввысь, заговорщицки глядя на меня, словно это нелепое манипулирование палками могло иметь какой-то особый, понятный мне смысл. Затем абориген стал предлагать мне то длинную, то короткую палку. Он явно хотел, чтобы я повторил его движения. Более того, он действовал так уверенно, будто нисколько не сомневался, что я знаю, зачем это нужно, и немедленно начну ему подражать.

Видя, что я слабо реагирую на его предложения, он забежал сзади, с необычайным проворством ухитрился влезть мне на плечи и стал заглядывать в лицо, одной рукой держась за мой шлем, а второй непрестанно размахивая палкой и что-то выкрикивая. Звуков я не разбирал, так как аборигены успели сломать антенну на шлеме.

В конце концов ему надоело жестикулировать, он бросил палку и начал елозить рукой по скафандру, нащупывая защелку шлема. Я перехватил его руку и сильно сжал. Он искривился от боли, но защелку не отпустил. Так мы продолжали бороться, и при этом он все время что-то выкрикивал. Конечно, я мог бы легко сбросить его с плеч, разбросать остальных и вернуться в корабль. Но об этом стыдно было даже думать. Встретил разумных существ, и так легко отказаться от контакта?

И я решился на отчаянный шаг. Сам открыл защелку, отбросил шлем за спину. И сразу же «давайцуркипалкиа» стихли.

— Почему ты так долго не приходил ко мне? — Абориген прижался ко мне, заглядывая в лицо, я почувствовал его теплое дыхание.

И вдруг я узнал его! Я догадался, куда попал и что это за планета… Это планета детства! Она находилась там же, где я ее когда-то оставил. Ее координаты не изменились, да и сама она осталась прежней. Это я отдалялся от нее. Отдалялся — и, как оказалось, приближался — по спирали. И вот настал момент совмещения. Именно в этот миг я понял, почему мне так трудно бывает ладить с сыном, почему всем взрослым нелегко понять собственных детей. Словно мы живем на разных планетах, в разных цивилизациях. Чтобы наладить контакт, надо точно выбрать миг совмещения и… не побояться снять скафандр.

ДОМ

— Дедушка, ну куда же ты засмотрелся? Дедушка, пойдем! — изо всех сил тянет за руку старика худенький мальчик в шерстяном костюмчике.

— Сейчас, сейчас, — бормочет старик, не отрывая взгляда от сорокаэтажного дома с разноцветными балконами и противошумными выступами. Глаза старика, когда-то синие, вылиняли до голубизны, но взгляд не потерял живости и остроты.

— Ну, что ты там заметил, деда? — притопывает от нетерпения мальчик.

— Видишь дом?

— Вижу, вижу. Дом — как дом. Высо-окий…

— Сейчас он повернется на своих опорах.

— Зачем? — мальчик на секунду перестает тянуть старика за руку, и его глаза блестят от любопытства.

— На крыше этого дома, Павлик, установлены приборы. Они улавливают направления ветра, положение солнца и разные другие изменения внешней среды. И соответственно им регулируют положение дома. Он пока называется экспериментальным… Хочешь жить в таком?

— Хочу, хочу, — быстро отвечает мальчик и снова тянет старика. — Ну, пойдем уже в крепость!

— Но я еще не сообщил тебе главного, Павлик, — торжественно и загадочно произносит старик. Он распрямляется и словно становится выше ростом. — Этот дом построен по проекту твоего деда.

— Ты у нас умница, дедуня. Мы все тобой гордимся, — чеканит мальчик фразу, которой его научила мама. — А теперь пойдем скорей, ведь ты же помнишь, что меня Петька с Витькой ожидают.

Старик вздыхает, снисходительная улыбка пробегает по его губам, чуть-чуть округляя впалые щеки:

— Извини, Павлик, как-то забыл. Пошли.

Но он еще несколько раз оглядывается, стараясь это делать не слишком заметно. Этот дом построен по его последнему проекту. В нем есть специальные вентиляционные шахты с чуткими датчиками, удаляющие малейшие примеси вредных газов. Кондиционеры создают ароматы ковыльной степи, цветущего яблоневого сада, запах моря… Предусмотрены бассейны для плаванья, зимние сады, фонтаны, магазины… За свою жизнь старик создал десятки проектов, воплощая мечту об идеальном доме, в котором человеку всегда было бы приятно. Он еще помнил, как жилось после войны в наскоро отстроенных «коммуналках», как лепили в спешке соты клетушек, чтобы переселить людей из сырых подвалов. Но еще задолго до того, как острый квартирный голод прошел, он начал создавать — сначала в своем воображении, а потом на бумаге — черты новых зданий, которые поднимутся на просторных проспектах его города. Затем он с делегациями архитекторов посещал разные страны, видел гиганты из бетона и стекла в Нью-Йорке, дворцы Вены, палаццо Неаполя и Венеции. Он, как скупец, отбирал, взвешивал в воображении каждую мелочь — фронтоны, арки, колонны, накапливая детали для своих проектов. И когда его новые детища вознеслись над землей, многие архитекторы приезжали любоваться ими, так вписывались они в зелень каштанов и синеву реки, в золотистую невесомость облаков. 

Частенько коллеги упрекали его за излишнюю, по их мнению, сложность и дороговизну его проектов, но он в ответ только снисходительно улыбался — почти так же, как сейчас, отвечая внуку. Он давно усвоил, что простота только тогда хороша для человека, когда отражает простоту окружающего мира. А что это за «простота», он успел за свою долгую жизнь хорошо узнать. Да, его проекты были сложны и дорогостоящи, но людям в его домах жилось удобнее и уютнее, чем в других, а ради этого стоило потрудиться и не жалеть затрат. «Ошибка многих из нас заключается в том, что мы мерим свою жизнь годами, а не минутами, — говорил он. — А кто подсчитал, сколько минут человек проводит в своем доме?»

Всякий раз, когда старик поглядывает на внука, на то, как он идет вприпрыжку, торопясь, морщины на его лице разглаживаются, оно становится ласковым, молодеет. Скупое осеннее солнце вытягивает из влажной земли фиолетовые нити, ткет из них легчайшую ткань, сплетая причудливые узоры. Но ветер то и дело прорывает этот колеблющийся полог, бросает под ноги старику и мальчику свои бесценные дары — янтарные и красные кленовые листья.

Так они подходят к детскому городку, окруженному деревянным частоколом, из-за которого подымаются башенки крепости.

— Глянь, дедушка, какой смешной домик построили!

Старик смотрит туда, куда указывает внук. Покосившийся домик с оконцем и кривым дымарем кажется странно знакомым.

— А вот и Витька с Петькой! — кричит Павлик, отпуская руку старика. — Дедушка, ты меня подождешь тут, у крепости?

— Ладно, беги! — подталкивает архитектор мальчика. — Старайся поменьше пачкаться, а то мама расстроится. — И тут же жалеет о своих лишних словах, которые мальчик забывает, еще не дослушав до конца.

Только теперь старик чувствует, что короткая дорога к детскому городку все же утомила его. Но вместо того, чтобы присесть на скамейку, поставленную напротив бревенчатой крепости специально для бабушек и дедушек как наблюдательный пункт, он идет к покосившемуся домику.