Все дело заключалось в дороге. Улицы в Подлипках напоминали шоссе после бомбежки фрицами в сорок первом году. А возможно, так оно и было – что улицы и переулки Подлипок не ремонтировались со времен нашей победы над Германией.

Для обычного таксиста отвезти клиента в Подлипки значило угробить машину. Там могли ездить лишь опытные профессионалы или виртуозы своего дела.

К сожалению, за руль таски нынче сажают безусых пацанов, которые в большинстве своем безбашенные. Им бы только погонять, притом неважно где – по хорошей дороге или по колдобинам. Молодая кровь горячая, бьет в голову, и напрочь лишает их здравого рассудка.

Мне такой фраер как раз и попался. Я почему-то был уверен, что его зовут Федя, хотя у меня не было ни малейшего желания познакомиться с ним поближе. Лихой малый. И огненно-рыжий. Он так рулил, что временами мне хотелось взмолиться и попросить, чтобы он остановился неважно где, и отпустил мою грешную душу на покаяние.

Несколько раз мы едва не въехали в бампер идущей впереди машины, затем проскочили на красный свет, подрезали «волжанку» и наконец только чудо спасло какую-то толстую тетку, которая немного зазевалась и решила проскочить перед носом Феди.

Как он не размазал ее по асфальту, ума не приложу. Наверное, у этой тетки хороший ангел-хранитель.

А потом мы въехали в Подлипки. И началось… Когда я расплатился и вылез из машины, у меня было такое впечатление, что все мои внутренние органы оторвались и плавают в мочевом пузыре, разросшемся до огромных размеров. Я едва не обмочился, пока нашел удобный кустик…

Одно меня утешало – сколько я не оборачивался, сколько не смотрел в заднее стекло, так и не увидел, чтобы за нами ехал «хвост». Это точно. А поездка по улицам Подлипок окончательно убедила меня, что я не под надзором. Или тачке ментовской наружки прикрутилась хана, что тоже радовало.

Даже подъезжая к дому Паташона, я все еще колебался – может, не надо? может, повернуть, пока не поздно, назад? Ведь Паташон, в отличие от холеного аристократического Князя, больше напоминал Плюшкина. И внешне, и внутренне.

Кто знает, какой финт он может выкинуть, увидев раритетный талер. Я теперь абсолютно не сомневался, что монета стоит бешеных денег. Эх, надо было попросить Князя, чтобы он оценил ее, подумал я с запоздалым сожалением. У меня этот момент как-то выскочил из головы.

Паташон мог объегорить любого. И при этом получал огромное удовольствие от самого процесса наматывания лапши на чьи-нибудь чересчур оттопыренные уши. Этот процесс он проделывал с иезуитским терпением и потрясающей настойчивостью. Оторваться от него можно было лишь включив пятую скорость.

Все члены нашего нумизматического общества знали эту маленькую «слабость» старика, но были к нему снисходительны. Хотя бы потому, что он был дока во всех вопросах, касающихся нумизматики. По-моему, в некоторых вопросах Паташон был посильнее даже Князя.

Я жал кнопку дверного звонка минут пять. В том, что Паташон дома, я был уверен на все сто. Откуда у меня появилась такая уверенность, мне было непонятно. Я словно просветил его жилище рентгеном и убедился, что там есть живая душа; естественно, не считая собаки. А кто кроме Паташона может обретаться в его норе?

Квартира старого нумизмата и впрямь напоминало берлогу. Паташон жил в старом доме еще дореволюционной постройки. Он был сложен из красного кирпича необычайной крепости, и на фоне окрашенных в светлые тона многоэтажек выглядел мрачным наследием прошлого.

В свое время, когда на окраине началось строительство пятиэтажек, дом (он был двухэтажным) хотели снести. Но не тут-то было. Кирпичные стены на брала никакая техника. Ну просто провинциальный Кремль.

Пытались и взрывать. Однако большой заряд не заложишь, – кругом дома – а те динамитные шашки, что подкладывали под углы дома, давали только дым и пыль. Дом стоял, как завороженный.

Тогда на него махнули рукой, и элегантно вписали в проект. Наверное, как памятник дореволюционного зодчества. А он и впрямь внешне был красив; теперь так не строят. Но это на взгляд эстета. Обычному человеку дом казался мрачным уродцем. Потому что был сильно запущенным.

В доме поначалу жило несколько семей. Но когда пришли другие времена, разбогатевшие на торговле турецкими шмотками жильцы – те, кто пооборотистей и пошустрей – начали потихоньку переезжать в более благоустроенные квартиры, ближе к центру. Вот тогда Паташон и выкупил весь себе второй этаж по сходной цене, то есть, за копейки.

За сколько точно, я, конечно, не мог знать, но зато я знал Паташона. Когда он впервые сообщил в клубе эту новость, его лицо буквально светилось от радости. А радовался Паташон только в том случае, когда кого-то нагревал на приличную сумму.

– Кхе, кхе! – наконец раздалось за дверью. – Чего надобно?

И как продолжение фразы послышалось троекратное басовитое «Гав, гав, гав!».

Вот он, весь Паташон. Не спросил, кто пришел, а сразу ударил по конкретике – чего надобно?

– Иван Сергеевич, это я Никита! – повысил я голос – на всякий случай; Паташон был немного глуховат. – Дело есть!

– Какой Никита? Не знаю никакого Никиты. Гуляй себе, хлопчик. Мне недосуг тут с тобой тары-бары разводить.

– Никита Бояринов! – продолжал я драть горло. – Из клуба нумизматов!

– Бояринов? Из клуба? Ну-ка, посмотрим… – Только теперь Паташон прильнул к дверному глазку. – Гм… Может, ты и Никита, но мы с тобой о встрече не договаривались.

– Я звонил! – соврал я, долго не задумываясь. – Вы не поднимали трубку!

– И что ты хочешь?

– Иван Сергеевич! Может, мне заорать об этом на весь микрорайон!?

Паташон на некоторое время умолк. Наверное, усиленно размышлял. Потом за дверью раздалось его характерное покашливание, и я услышал:

– Ну, коли так, входи…

И началось – звяк-звяк, щелк-щелк, трынь-брынь… Это Паташон открывал многочисленные засовы и замки. Наконец «концерт» запирающих устройств закончился, и дверь, очень похожая на бронированную плиту ДОТа, медленно отворилась.

Меня встретил злобный оскал чудища, которое было копией собаки Баскервилей, описанной Конан Дойлом в своем знаменитом произведении. Не хватало лишь светящейся фосфорной краски. Но и без нее «бобик» Паташона произвел на меня потрясающее впечатление.

– Ы-ы… – Меня на мгновенье переклинило. – И-иван С-сергеевич, вы это… собачку-то придержите…

– Держу, держу, – «успокоил» меня Паташон.

Он и впрямь держал здоровенного кобеля, который был ему по грудь, за ошейник, вцепившись в него обеими руками. Но если я не понравлюсь этому монстру, то старик не сможет с ним справиться, это точно. И я заискивающе заулыбался, глядя на кобеля добрым детским взглядом.

– Кажись, и впрямь Никита… – тем временем продолжал Паташон, приглядываясь. – Давно не виделись…

– Ага.

Я все еще продолжал подлизываться взглядом к собаке. И кажется, чего-то добился. Пес захлопнул пасть и спрятал клыки, но все равно смотрел на меня не совсем доброжелательно.

Так смотрит теща на нелюбимого зятя: и цапнуть хочется, и дочери жалко – а ну как сбежит зятек? Попробуй потом оправдаться перед родной кровинушкой. А там еще нужно искать замену… Где ее сейчас найдешь? То наркоманы, то пьяница, то вообще бесполые…

– Да ты проходи, проходи… – Старик посторонился и потянул за собой кобеля.

Проход был достаточно широким, но я буквально размазался по стенке, пытаясь стать тонким, как блин, – лишь бы не коснуться черной шерсти пса, голова которого поворачивалась вслед за мной словно локатор.

Я попал в настоящий лабиринт, состоящий, как мне показалось, из одних коридоров, заставленных всякой всячиной. Паташон, выкупив остальные квартиры второго этажа, соединил их вместе, и теперь в анфиладе комнат и комнатушек легко было заблудиться.

Единственным достоинством жилища старого нумизмата были очень высокие и сильно закопченные потолки. Наверное, поэтому Паташон не мог снять с них паутину, в которой гуляли здоровенные пауки, по идее, знавшие еще первых коммунаром, отобравших дом у какого-то буржуя.