Материал взят из документальной книги Говорят погибшие герои.

Стихотворение найдено в шинели солдата Александра Зацепы, погибшего в Великую Отечественную Войну в 1944 году.
 
Послушай, Бог… Ещё ни разу в жизни
С Тобой не говорил я, но сегодня
Мне хочется приветствовать Тебя.
Ты знаешь, с детских лет мне говорили,
Что нет Тебя. И я, дурак, поверил.
Твоих я никогда не созерцал творений.
И вот сегодня ночью я смотрел
Из кратера, что выбила граната,
На небо звёздное, что было надо мной.
Я понял вдруг, любуясь мирозданьем,
Каким жестоким может быть обман.
Не знаю, Боже, дашь ли Ты мне руку,
Но я Тебе скажу, и ты меня поймёшь:
Не странно ль, что средь ужасающего ада
Мне вдруг открылся свет, и я узнал Тебя?
А кроме этого мне нечего сказать,
Вот только, что я рад, что я Тебя узнал.
На полночь мы назначены в атаку,
Но мне не страшно: Ты на нас глядишь…
Сигнал. Ну что ж? Я должен отправляться.
Мне было хорошо с Тобой. Ещё хочу сказать,
Что, как ты знаешь, битва будет злая,
И, может, ночью же к Тебе я постучусь.
И вот, хоть до сих пор Тебе я не был другом,
Позволишь ли ты мне войти, когда приду?
Но, кажется, я плачу. Боже мой, Ты видишь,
Со мной случилось то, что нынче я прозрел.
Прощай, мой Бог, иду. И вряд ли уж вернусь.
Как странно, но теперь я смерти не боюсь.

Протоиерей Валентин Бирюков (1922-2018.).
 
После школы был призван на фронт и направлен в Ленинград. Пережил блокаду.  Вы даже представить себе не можете, что такое блокада. Это такое состояние, когда есть все условия для смерти, но никаких — для жизни. Никаких — кроме веры в Бога. Нам приходилось копать траншеи для пушек и блиндажи в пять накатов из брёвен и камней. А питались при этом травой. Запасали её на зиму .
 
Защищал  Дорогу жизни  обеспечивающую связь блокадного Ленинграда с внешним миром, в 1944 получил пулевые и осколочные ранения. После войны Валентин Яковлевич вернулся в Томскую область. В 1960-е годы Валентин Бирюков пел на клиросе. Один из старейших священников Новосибирской епархии.

---

Добавлено через 3 минуты 1 секунда  
 
Архиепископ Михей (в миру Александр Александрович Хархаров) (1921-2005).
 
В 1942—1946 служил радиотелеграфистом в Красной армии. Участвовал в снятии блокады Ленинграда, воевал в Эстонии, Чехословакии, дошёл до Берлина. За боевые заслуги был награждён медалями.
 
С мая 1946 года – послушник Троице-Сергевой Лавры и один из первых пострижеников Лавры после её открытия. В июне 1951 года окончил Московскую Духовную семинарию. 17 декабря 1993 года архимандрит Михей (Хархаров) хиротонисан во епископа Ярославского и Ростовского в Феодоровском кафедральном соборе города Ярославля. В1995 году возведен в сан архиепископа.

ПОМОЩЬ НА ВОЙНЕ
О чудесах святителя Николая и преподобного Серафима Вырицкого
 
Эту историю рассказала мне Людмила Владимировна С. Ее бабушка, Варвара Степановна Яцун, трудилась при храме Казанской иконы Божией Матери в Вырице: пела в хоре, помогала при уборке храма, принимала священников. И это в тяжелые 1930-е, 1940-е, 1950-е годы. Человек она была доброжелательный и гостеприимный. Когда строился ее сосед, она постоянно говорила внучке:  Возьми молока и отнеси соседу . Та не понимала:  Бабушка, да зачем? Нам самим оно нужно . А бабушка:  Возьми, внученька, и отнеси ему. У него трое детей. Он строится и нуждается .
 
Варвара Степановна постоянно прибегала за советом и молитвой к преподобному Серафиму Вырицкому и жила его наставлениями.
 
Когда началась Великая Отечественная война, муж ее, Михаил Родионович, и все пятеро сыновей отправились воевать. Всем им Варвара Степановна вшила в гимнастерки иконочки святителя Николая Чудотворца и наказала молиться ему. Преподобный Серафим утешал ее:  Вернутся они . И действительно, с войны пришли и муж, и все пятеро сыновей. И притом все они побывали в самом пекле.
 
Муж и младший 15-летний сын пошли в партизаны. В 1944 году угодили они в засаду к немцам. Их схватили и заперли в сарае, намереваясь утром расстрелять. А наутро в село стремительно ворвались красноармейцы. Немцам стало не до пленных, самим бы ноги унести. Потом сын воевал в Красной Армии, освобождал Европу.
 
Другой сын, Александр, служил на железной дороге и водил поезда на самых опасных участках под немецким обстрелом. Его товарищи погибали один за другим, а на нем – ни царапины. Его сослуживцы удивлялись:  Да ты как будто заговоренный . Не знали они, что хранили его предстательство святителя Николая, молитва преподобного Серафима и горячие материнские моления.
 
Очень тревожилась Варвара Степановна за своего сына Ивана. Ванька рос парнем бедовым, задиристым и хулиганистым. Любимой его забавой было запрыгивать на поезда и прыгать с них. На войне эти качества очень даже пригодились: Иван Михайлович пошел в разведку. Специализировался он на взятии  языков . Брал их десятками, профессионально, без лишнего шума. Вся грудь у него была в орденах. Матери старался писать он аккуратно. И вдруг, в самом конце войны, в апреле, – как в рот воды набрал: ни слуху ни духу. Уже отгремел победный салют 9 мая, уже возвращаться стали воины-победители, а от Ивана нет вестей. Приходит Варвара Степановна к преподобному Серафиму со слезами:  Батюшка, скажи мне прямо: жив ли мой Ванька али мертв?  И преподобный Серафим ей ответил:  Жив он, жив. Но сейчас он в чужой стране. И был он между жизнью и смертью .
 
И вдруг возвращается Иван. И рассказывает: когда брал он своего последнего  языка , уже в Австрии, немцы подорвали здание, в котором они были. К счастью, товарищи вытащили его из-под развалин. Но несколько суток в госпитале был он между жизнью и смертью. Насилу выходили его врачи. Но, наверное, вряд ли это было возможно без помощи свыше. От милостивца нашего, святителя Николая. И от молитвы преподобного Серафима Вырицкого.
 
Диакон Владимир Василик

Никто не забыт! Ничто не забыто! Ветераны Великой Войны в Великой Обители. Фото 1984 года

 
Увидела эту картинку - и уже несколько лет не могу забыть. Наверное, уже и не забуду.
Мне 44 года, я еще помню их. Помню настоящими, со слезами радости от встречи с теми кто пришел и со слезами горя от того, что на каждую встречу их приходит все меньше. Все-таки это был их праздник: выстраданный в холодных окопах, вымоленный под бомбежками, измереннный тысячами километров безграничной человеческой усталости.
У меня был только один дедушка, второй погиб в 42. Зато дед Борис дошел до Берлина, именно оттуда привез мою бабушку Тамару, которую четырнадцатилетним подростком угнали в Равенсбрюк.
 
Равенсбрюк был единственным нацистским концлагерем для женщин.
Самое большое количество заключенных Равенсбрюка составляло 45 000 женщин; за более чем шесть лет существования лагеря через его ворота прошли около 130 000 женщин, которых били, морили голодом, заставляли работать до смерти, травили, пытали, умерщвляли в газовых камерах. Примерные подсчеты количества жертв варьируются от 30 000 до 90 000; реальное число, скорее всего, находится между этих цифр — уцелело слишком мало документов СС, чтобы говорить наверняка. Массовое уничтожение улик в Равенсбрюке — одна из причин, по которым о лагере известно так мало. В последние дни его существования дела всех заключенных были сожжены в крематории или на костре, вместе с телами. Пепел был сброшен в озеро.
Бабушке, на тот момент бывшей молодой девушкой, повезло. Ее выкупил для работы местный фермер - бауэр. Это было просто невероятное счастье - можно было тайком похлебать остатки из корыта для свиней или холодной ночью прижаться к теплому овечьему боку.
Равенсбрюк находился всего в 90 километрах от Берлина и когда бабушка ослабела настолько. что уже не смогла обслуживать эту ферму ее отправили к сестре хозяйки, в городе хозяйство было намного меньше.
Именно там, в Берлине, мой будущий дедушка и увидел лежавшую на тротуаре молодую девушку. К тому моменту, когда наши взяли Берлин, у нее уже не оставалось сил даже сидеть. И не остановись дед рядом не было бы ни моей мамы, ни меня, ни моих детей.
У меня был только один дедушка - дед Борис. Но это неправда! Через два дома жил дед Касьян, он лихо играл на гармошке, притопывая одной ногой. Вторая осталась где-то на Висле. Через четыре дома от нас жил Григорий Александрович - полковник танковых войск. Иногда у него начинала трястись голова и он долго стоял на одном месте, опираясь на чей-нибудь забор. А местная детвора хорошо знала, что нужно со всех ног бежать к Софье Павловне, его жене и по совместительству подполковнику медицинской службы, ведь он тоже привез себе жену из Берлина.
У меня был только один дедушка? А как же все соседи, которые неизменно на 9 мая надевали свои боевые награды? А как же дедушкины боевые побратимы, которые собирались у нас в доме каждые два года?
Ах, как интересно было двенадцатилетней дурочке спрятаться в палисаднике под окном и послушать про настоящую войну. А они, какие-то неправильные ветераны, все больше говорили о детях и внуках.
Время неумолимо и в моем окружении уже нет ни одного настоящего участника той страшной войны. Мне 44 и теперь я понимаю, что у
меня был не один дедушка. Что ради того, чтоб мы ходили по этой Земле тысячи и тысячи чьих-то дедушек остались в ней навечно.
Я люблю вас, дедушки! Я буду помнить вас всегда! Низкий вам поклон!

В Берлине посреди площади Бебельплац есть квадратный стеклянный люк, под ним – уходящие под землю пустые книжные стеллажи. Это памятник сожженным книгам. На этом месте 10 мая 1933 года нацисты провели акцию против  негерманского  духа - публично сожгли 20 000 книг. В тот год по всей Германии горели тома Ремарка, Бабеля, Зощенко, Горького, Хемингуэя, Маркса, Драйзера, Джека Лондона и многих других. В запретных списках было 313 авторов.
Книги горели, а многие считали, что это их не касается, что с этим можно жить. Рядом с памятником написано:
 
Это была лишь прелюдия. Там, где сжигают книги, впоследствии сжигают людей . Генрих Гейне.
 

 
Через шесть лет, в 1939 году, заработали первые газовые камеры…
Не позволяйте никому жечь книги!
Текст взят из материалов inter.ua

ЧУДЕСНАЯ ВСТРЕЧА С МУЖЕМ
 
Это случилось в 1943 году в Омске, когда мне было одиннадцать лет и наша семья жила там в эвакуации. Всё произошло на глазах у моей мамы.
 
Перед входом на рынок обычно сидела нищенка, низко опустив голову. Трое ее малолетних детей бегали по рынку, попрошайничали. Всё, что им давали (кусочек хлеба, картофелину, луковицу), они уносили матери, а та делила добычу на три части и вновь продолжала сидеть с опущенной головой.
 
Во время войны в Омске было много госпиталей, и раненых в их синих больничных халатах можно было встретить повсюду.
 
Однажды группа раненых летчиков подошла к рынку. Увидев нищенку и бегающих около нее детей, один из них сказал:
 
— Давайте дадим ей тридцатку! Пусть купит молока детям.
 
Тридцатка была крупной суммой — достаточно сказать, что зарплата врача в те времена составляла 400 рублей.
 
И летчик опустил красную купюру к ногам женщины. От неожиданности та подняла голову — и вдруг как закричит! Это оказался ее муж!
 
Легко представить, как, спасаясь от немецкой оккупации, возможно, без денег и документов, она скиталась с детьми на руках, бедствовала, пока в конце концов не оказалась в Сибири, в Омске — где тоже никакой помощи не получила. Она ничего не знала о своем муже, а он ничего не знал о своей семье. И вот такая неожиданная встреча!
 
Мама рассказывала, что летчик так кричал, так ругался на местное начальство, ничего не сделавшее для попавшей в беду жены красного командира…
 
Забрав женщину и детей, раненые тут же ушли, и больше эту семью никто на рынке не видел.
 
И я еще тогда, в одиннадцать лет, поняла, как добрый, от сердца идущий поступок — пускай даже мелкий, бытовой, без какого-либо картинного героизма! — может восстановить расколотую жизнь, преодолеть беду.
 
Ровинская Инна

Брест в сорок первом.
Ночь в разгаре лета.
На сцене — самодеятельный хор.
Потом:  Джульетта, о моя Джульетта!  —
Вздымает руки молодой майор.
Да, репетиции сегодня затянулись,
Но не беда: ведь завтра выходной.
Спешат домой вдоль сладко спящих улиц
Майор Ромео с девочкой-женой.
Она и впрямь похожа на Джульетту
И, как Джульетта, страстно влюблена…
Брест в сорок первом.
Ночь в разгаре лета.
И тишина, такая тишина!
Летят последние минуты мира!
Проходит час, потом пройдет другой,
И мрачная трагедия Шекспира
Покажется забавною игрой...
Юлия Друнина