Патрик Модиано

Утраченный мир

Пер. с франц. - Ю.Яхнина.

Посвящается Доминике

1

Странно слышать французскую речь. Спускаясь по трапу самолета, я почувствовал легкий укол в сердце. В очереди у таможни я разглядывал свой теперешний паспорт, бледно-зеленый, с двумя золотыми львами - эмблемой моей приемной родины. И вспоминал другой - в темно-синей корочке, который когда-то, когда мне исполнилось четырнадцать, мне выдали от имени Французской Республики.

Назвав шоферу адрес отеля, я с опаской ждал, что он заведет со мной разговор, - ведь я отвык объясняться на родном языке. Но он за всю дорогу не проронил ни слова.

В Париж мы въехали по авеню Порт-Шамперре. В воскресенье, в два часа пополудни. Июльское солнце освещало безлюдные улицы. Я подумал, уж не город ли это призрак, подвергшийся бомбардировке и покинутый своими обитателями. Быть может, за фасадами домов скрываются груды обломков? Такси бесшумно набирало скорость - казалось, мотор заглох, но колеса сами собой неудержимо катят вниз по склону бульвара Мальзерб.

Окна моего номера в отеле выходили на улицу Кастильоне. Я задернул бархатные занавеси и уснул. Проснулся я в девять вечера.

Я спустился поужинать в ресторан. Было еще светло, но зажженные бра заливали зал резким светом. За соседним столиком сидела чета американцев: она - блондинка в темных очках, он - в узком клетчатом пиджаке вроде смокинга. Мужчина курил сигару, на его висках поблескивали капли пота. Мне тоже было очень жарко. Метрдотель обратился ко мне по-английски, я ответил ему на том же языке. По его покровительственному обращению я понял, что он принял меня за американца.

На улице сгустилась тьма, душная, безветренная тьма. Под аркадами улицы Кастильоне я то и дело натыкался на туристов - американцев и японцев. У решетки сада Тюильри стояло множество автобусов, на подножке одного из них пассажиров встречал молодой блондин в форме стюарда с микрофоном в руках. Он громко и быстро говорил на языке, изобилующем гортанными звуками, и то и дело закатывался смехом, похожим на ржание. Он сам захлопнул дверь автобуса и сел рядом с водителем. Автобус покатил по направлению к площади Согласия - голубой автобус, на боку которого красными буквами было выведено: DE GROTE REISEN. ANTWERPEN [Дальние путешествия. Антверпен (нидерл.)].

Дальше, на площади Пирамид, снова автобусы. Группа молодых людей с бежевыми холщовыми сумками через плечо развалилась у памятника Жанне д'Арк. Они передавали из рук в руки длинные батоны и бутылку кока-колы, содержимое которой наливали в картонные стаканчики. Когда я проходил мимо, один из них встал и о чем-то спросил меня по-немецки. Поскольку немецкого я не знаю, я пожал плечами в знак того, что ничем помочь не могу.

Я углубился в аллею, через весь сад до самого Королевского моста. В начале аллеи стоял полицейский фургон с погашенными фарами. В него заталкивали какую-то тень в костюме Питера Пэна. Призрачные фигуры мужчин, еще нестарых, с короткой стрижкой и с усиками, державшихся очень прямо, бродили по аллеям и вокруг фонтанов. Стало быть, эти места посещают люди того же сорта, что и двадцать лет назад, хотя уборной, которая находилась за кустами самшита слева от Триумфальной арки на площади Карусель, больше нет. Я вышел на набережную Тюильри, но перейти Сену и прогуляться в одиночестве по левому берегу, где прошло мое детство, не решился.

Я долго стоял на краю тротуара, глядя, как мчится поток машин, как мигают красные и зеленые огни светофоров, а по ту сторону реки темнеет заброшенная громада вокзала Орсэ. Когда я вернулся назад, аркады улицы Риволи опустели. На моей памяти в Париже ночью никогда не бывало такой жары, и это еще усугубляло ощущение ирреальности, охватившее меня в этом городе-призраке. А может, призраком был я сам? Я искал, за что бы мне ухватиться. На месте отделанного панелями парфюмерного магазина на площади Пирамид было теперь Бюро путешествий. Перестроили вход и холл отеля "Сент-Джеймс-э-д'Олбени". Но если не считать этого, все осталось как было. Все. Однако напрасно я твердил себе это шепотом - я терялся в этом городе. Он больше не был моим, он замыкался при моем приближении, словно забранная решеткой витрина на улице Кастильоне, перед которой я стоял, тщетно пытаясь разглядеть в ней свое отражение.

У отеля ждали такси, мне захотелось взять машину и покататься по улицам Парижа, чтобы вновь увидеть знакомые места. Но я вдруг испугался, как больной в первые дни выздоровления пугается слишком резких движений.

В отеле портье поздоровался со мной по-английски. На этот раз я ответил ему по-французски - видно было, что он удивлен. Он протянул мне ключ и голубой конверт.

- Вам звонили по телефону, месье...

Я раздвинул бархатные занавеси и распахнул обе створки застекленной двери. На улице было еще жарче, чем в комнате. Перегнувшись через перила балкона, слева можно было рассмотреть тающую в сумраке Вандомскую площадь, а еще дальше - огни бульвара Капуцинок. Время от времени к отелю подъезжало такси, хлопали дверцы, до меня долетали обрывки итальянской или английской речи. И мне снова захотелось выйти и пойти по городу куда глаза глядят. А в этот самый час кто-то приехал в Париж впервые и с волнением и любопытством ступает по улицам и площадям, которые мне нынче вечером кажутся мертвыми.

Я разорвал голубой конверт. В мое отсутствие в отель звонил Еко Тацукэ и просил передать, что, если мне угодно с ним встретиться, завтра он весь день проведет в отеле "Конкорд-Лафайет" на Порт-Майо.

Я был доволен, что он предложил встретиться за ужином в поздний час мысль о том, чтобы по такому пеклу тащиться по Парижу днем, приводила меня в ужас. К вечеру я немного прошелся по улицам, держась все время в тени аркад. На улице Риволи я зашел в английский книжный магазин. На секции детективных романов я увидел одну из своих книг. Стало быть, в Париже продаются романы серии "Джарвис" Эмброуза Гайза. Но фотография автора на супере была совсем слепой, и я подумал, что здесь, во Франции, никто из тех, кто когда-то меня знал, не догадается, что Эмброуз Гайз - это я.

Я полистал книгу с таким чувством, будто Эмброуз Гайз остался по ту сторону Ла-Манша. Двадцать лет моей жизни вдруг куда-то канули. Эмброуз Гайз исчез с лица земли. А я вернулся к своим истокам, в пыльный и знойный Париж.