Изменить стиль страницы

В синих цветах

В синих цветах img_1.jpeg

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О КНИГЕ И ЕЕ АВТОРЕ

Александра Всеволодовича Кузнецова я знаю сорок лет. С военных лет наши семьи съезжались летом в Кучино, которое сегодня уже так похоже на город, что в нем трудно признать дачный поселок. Там и увидел я в первый раз восьмилетнего Саню Кузнецова. Никакого интереса для нас, четвероклассников, представлять он не мог, так как путался в определении толщины, лобовой брони танка «тигр» и самоходной пушки «фердинанд» и не имел собственного мнения в оценках срока открытия второго фронта. Да и играть с нами в футбол он не мог, поскольку передвигался на костылях. Но никогда не встречал я человека, который так хотел бы играть в футбол! Отец Сани, в молодости известный футболист, каким-то непонятным генетическим образом привил сыну страсть к этой игре. И он играл! Сам с собой. В одиночку. Раскачиваясь на костылях, как спортсмен на брусьях, бил по воротам, в которых не было вратаря…

Тему великой войны с фашизмом в нашей литературе начали и до сих пор продолжают ее участники. Потом к ним присоединились те, кто не воевал, но помнил войну. Александр Кузнецов, быть может, замыкает список этих авторов, ведь его воспоминания лежат уже у границ «человеческой» памяти: когда началась война, Сане было шесть лет. Но он помнит много из того, что забыто его одногодками, может быть, именно из-за своих костылей — известно, что больные дети взрослеют раньше здоровых.

Повесть «В синих цветах» в основе своей автобиографична. В четыре года мальчик заболел многосторонним костным туберкулезом. Экспериментальная больница сменилась пленом гипсовой кровати детского туберкулезного санатория. В 1941 году санаторий этот эвакуировали в Омск, но по дороге эшелон разбомбили, и некоторых детей, особенно москвичей, вернули родителям. В повести — о том же.

Есть книги о войне, написанные из окопа, из танковой башни, кабины истребителя, из партизанской землянки. Но книги о войне, написанной из гипсовой кровати маленького калеки, нет во всей мировой литературе. Предопределенная ограниченность авторского взгляда не помешала написать книгу не о больных детях во время войны — это лишь канва повествования, — а о высоком и низком, о честности и подлости, о доброте и скаредности, о широте человеческой души, высоком стремлении духа, которые в настоящем человеке проявляются в самую трудную и горькую пору и которые так ярко высветила война в нашем народе.

В бесконечную мозаичную картину, рисующую великий народный подвиг, Александр Кузнецов сумел вставить свой неповторимый и светлый камешек, от блеска которого щемит сердце и хочется плакать. Немного от жалости, но больше от любви к этим несчастным и прекрасным мальчишкам и девчонкам. Я не литературовед и не чувствую за собой права давать какие-либо общие оценки, тем более что давность дружбы с автором сделала бы их заведомо пристрастными. Я просто читатель, который читал многие и, как мне кажется, лучшие книги о войне. В этих книгах были эпизоды, которые нельзя забыть всю жизнь. И пусть меня упрекнут в пристрастии, я все-таки берусь утверждать, что подобные строки есть и в этой повести. Нельзя забыть главу с описанием эвакуации больных детей после страшной ночной бомбежки, эти открытые платформы, уставленные носилками, стук колес, дождь, эти летящие в черную придорожную бездну куски брезента и клеенки, когда ты почти физически ощущаешь, как ледяной ветер раздевает, раздирает маленькие тела, нельзя забыть санитарку Веро́к, в каком-то неистовом захлебе пляшущую и поющую, чтобы самой не слышать, заглушить вопли, визги, крики мольбы, чтобы загнать вовнутрь, задушить страх этих беспомощных ребятишек и свой собственный ужас…

Все это я вижу, словно сам лежал на этой платформе.

Саня Кузнецов пошел в школу тринадцати лет. Пошел на костылях. И новая страсть, опять-таки страсть абсолютно запретная в его положении, захватила его: футбол сменился театром. В школьном драмкружке он играл в «Незабываемом 1919-м», «Южнее 38-й параллели» и даже Инсарова в тургеневском «Накануне», презираемый партнершей-девятиклассницей за то, что не умел целоваться. Он очень хотел стать артистом, но понимал, что ни в один театральный вуз не примут человека на костылях.

После окончания школы Александр поступил на экономический факультет нефтяного института и тут почувствовал, что без театра ему не прожить.

Он лег в Институт туберкулеза на экспериментальную операцию. Не очень удачно прошел этот эксперимент. Была еще одна операция. Потом еще одна. Костыли бросил, но хромал. Как ему удалось усыпить бдительность врачей и поступить в Государственный институт театрального искусства — уму непостижимо!

После ГИТИСа — десять лет работы в театре. Съемки более чем в 30 фильмах, Высшие сценарно-режиссерские курсы и уже самостоятельная режиссерская работа в кино. Последние пять лет Александр Кузнецов преподает актерское мастерство во Всесоюзном государственном институте кинематографии.

Кузнецов опубликовал немало статей о театре и кино, писал инсценировки, сценарии, пьесы и вот пришел к своей первой повести. Я не думаю, что он «переквалифицируется» в писателя: куда важнее помочь соединиться Кузнецову-писателю с Кузнецовым-режиссером. Если так случится, я уверен, что все читатели повести «В синих цветах» непременно придут на премьеру, чтобы вновь встретиться уже на киноэкране с Сережей и Катей, Вовкой и Гурумом, тетей Пашей и Верко́м. По старой дружбе Саня признался мне, что уже придумал веселое название для этого совсем не веселого фильма, который он давно мечтает снять. Фильм будет называться «Мы везем с собой кота…».

ЯРОСЛАВ ГОЛОВАНОВ

В синих цветах img_2.jpeg

Я верю в то, что человек не только выстоит: он победит. Он бессмертен не потому, что только он один среди живых существ обладает неизбывным голосом, но потому, что обладает душой, духом, способным к состраданию, жертвенности и терпению.

Уильям Фолкнер

АКУЛЬЯ ЩУКА

Вокзал давно исчез вместе с запахом поплывшего асфальта, а город все преследовал электричку, настойчиво прорастая на ее пути нехитрыми комбинациями разнокалиберных коробков блочно-клеточной архитектуры. Люди упрямо протискивались через потный вагон, не щадя тех, кто уже остановился, притиснулся к переполненным деревянным скамейкам…

Вагон резко тряхнуло. Стоявшие позади не удержались, рухнули на Сергея, едва не сбив с ног, пронесли его вперед по вагону, впаяв лицом в чью-то литую спину.

Сергей машинально схватился за спасительную ручку, ввинченную в спинку вагонной скамейки, и увидел Катьку, пристроившуюся у окна в дальнем конце вагона. На коленях у Катьки сидела Ленка, морща лоб, что-то рассудительно ей втолковывала. В суматохе посадки Сергей растерял своих попутчиков, и теперь сразу успокоился, радуясь за Катьку, которой удалось занять такое удобное место.

Грохот встречной электрички перекрыл все звуки внутри вагона… Пользуясь тем, что хозяин литой спины шагнул вперед, Сергей поспешил за ним. Не пройдя и четырех шагов, заметил Вовку. Тот сидел рядом с дорожниками в ярко-оранжевых безрукавках, неслышно шевелил губами над кроссвордом из журнала «Смена». Встречный ветерок нежно трепыхал пушок на его ранней лысине, отчего Вовка походил на задумчивого пеликана…

Мелькали за окнами дачные поселки с почерневшими заборами, кубы самодельных душей, яркие брызги рябин, сонные пруды, редкие велосипедисты, лохматые головы первых золотых шаров.