Эти слова писал не враг семьи, хотя такое впечатление и может сложиться. Свидетельствовала об этом хотя бы запись Фелициана Славоя-Складковского[6] в его известных «Отрывках донесений», содержащая суждение Пилсудского об отце: «Мой покойный отец был замечательным ученым-агрономом, но такая огромная усадьба, как Зулув, и конце его жизни выглядела подобно Сморгоне[7] после ее разрушения; во дворе был лес каменных столбов, неизвестно для какой цели. Один бог знает, чего он там не наделал, потому что не был администратором».
Этот, как сказали бы мы сегодня, экономический волюнтаризм способствовал тому, что, когда в 1874 году Зулув был уничтожен пожаром, на его восстановление не хватило средств. Семья переехала в Вильно. Ее финансы таяли все более заметно, доказательством чему становились очередные переселения во все меньшие и все худшие квартиры. Отец постоянно был полон больших надежд и новых замыслов, но его деятельность неизменно приносила разочарование. Главным источником существования стали банковские займы, которые полностью расходовались на содержание дома и неуклонно приближали момент окончательной продажи имущества с аукциона.
Зулувская атмосфера достатка и беспечности бесповоротно ушла в прошлое. Беспокойство перенеслось также на детей. Старший на год, чем Зюк, Бронислав[8] записал в дневнике в декабре 1884 года: «Завтра истекает срок выплаты по процентам в банке, а папа не имеет и половины требуемой суммы… Не знаю, что с нами будет? Чем дальше, тем хуже. Уже сейчас мало кто верит папе, а что будет дальше. Ужасно боюсь этого завтрашнего дня. Если дело пойдет так, то через пару лет мы останемся почти ни с чем…»
И хотя дети не страдали от голода, все чаще на собственной шкуре они чувствовали недостаток, испытываемый семьей. «Зюк не ходит в школу, — замечал в марте 1883 года Бронислав, — потому что не имеет штанов, а новых Морохель еще не принес».
Однако сам Зюк не очень-то близко к сердцу принимал все эти заботы. Судя по описанным Брониславом эпизодам, его поведение не свидетельствовало о чрезмерно развитом альтруизме.
«Мы пили чай у бабушки, — жаловался 14 февраля 1883 года Бронислав, — Зюк, Адась[9] и Зиньо {Казимеж, младший из братьев}, и обжора так бросился на перники[10], которые были поданы к чаю, что мне стало стыдно, а он даже не подумал, что это некрасиво. И дома Зюк не учитывает, хватит или нет ветчины другому, лишь бы ему было достаточно, а Зиньо и Адась не хотят отставать и поступают так же».
Несмотря на эту склонность к эгоизму, по мнению Бронислава, счастье всегда сопутствовало Зюку. «После обеда я ходил с Зюком на прогулки по некоторым улицам. Он не учит, но для него все будет хорошо, как и на всех предыдущих экзаменах. Его везение не сравнимо ни с чем, и так все время. Читает час, а ходит два, но завтра точно получит пятерку».
Зюка всегда сопровождали везение и успехи. «Этому Зюку безумно везет, — отмечал также брат, — все у него получается хорошо, а это потому, что ставит себя на первом плане и что много болтает (а делает мало), а дураки верят ему и восхищаются им…»
И хотя индивидуальность человека со временем меняется, не подлежит сомнению, что многие из тех черт до конца сохранились в характере Пилсудского, нанося отпечаток как на его личную жизнь, так и на общественную деятельность.
Чрезвычайно устойчивой чертой личности, сформировавшейся в то время, осталась также вражда к России. Первые ее зерна посеяла в сердце мальчика любимая мать. «Несгибаемая патриотка, — вспоминал он через несколько лет, — она не старалась даже скрывать перед нами боль и разочарование по поводу восстания. Да, воспитывала нас, делая, собственно, нажим на необходимость дальнейшей борьбы с врагом Родины».
Эта цель стала одним из наиболее переживаемых детских идеалов. «Все мои мечты концентрировались в то время вокруг восстания и вооруженной борьбы с москалями, которых я всей душой ненавидел, считая каждого из них подлецом и вором. То последнее было в конце концов оправданным. В свое время рассказы о подлостях и варварстве орды Муравьева[11] не сходили с уст каждого».
Действительно, репрессии после восстания были в Литве особенно ужасны, а курс на русификацию[12] соблюдался исключительно безоговорочно и последовательно. Но в те годы в образе мышления Пилсудского произошло также фальшивое и далеко идущее по своим результатам отождествление царизма и причиненных им несправедливостей с Россией и русским народом. Это, в частности, способствовало тому, что с течением времени антирусизм стал основным пунктом его политической программы.
Пока же детские восприятия и наблюдения нашли подтверждение в молодежной, гимназической практике. «Я стал учеником, — писал он в 1903 году в статье «Как стать социалистом», — первой Виленской гимназии (в 1877 г. — Авт.), находящейся в стенах старинного Виленского университета, бывшей альма матер[13] Мицкевича[14] и Словацкого[15]. Выглядело все здесь, естественно, иначе, чем в их времена. Хозяйствовали здесь, учили и воспитывали молодежь царские педагоги, которые приносили в школу всякие политические страсти, считая в порядке вещей попирание самостоятельности и личного достоинства своих воспитанников. Для меня гимназическая эпоха была своего рода каторгой. <…> Не хватило бы воловьей кожи на описание неустанных, унижающих придирок со стороны учителей, их действий, позорящих все, что ты привык уважать и любить. <…> В таких условиях моя ненависть к царским учреждениям, к московскому притеснению возрастала с каждым годом…»
Однако в те годы Пилсудский не вел, как бы ни мечтали об этом его биографы, активной антиправительственной деятельности. Правда, вместе с Брониславом он состоял в тайном гимназическом обществе «Спуйня», но на деле это был типичный молодежный конспиративный кружок, членами которого становились чаще всего в поисках романтики, чем по сознательному политическому выбору.
На эту непоследовательность, не позволяющую увязать обильно изрекаемые им позднее антирусские декларации с беззаботными гимназическими годами, с ехидцей обращали внимание противники. «Его школьная жизнь, — писала Панненкова, — внутренние переживания в стычках с московскими педагогами <…> — типичные для ряда поколений польской молодежи, проходящей через московскую школу, и известные всем, кто был в такой школе, — зафиксированы Жеромским в «Сизифовом труде»[16]. Как известно, много было таких, кто в борьбе с той школой и в бунте против системы русификации раньше времени ломали себе жизнь, изгонялись за «неблагонадежность» и нередко не могли уже получить даже среднего образования. Пилсудский закончил школу».
Сколько же издевательства и насмешек было в тех трех неброских словах, завершающих абзац! Будто бы простая констатация очевидного факта, а в основе своей, в контексте предыдущих выводов — жестокое обвинение в часто проявлявшемся в Польше патриотизме громких слов и несравнимо меньших дел.
По окончании гимназии в 1885 году восемнадцатилетний юноша с прекрасной генеалогией и значительно менее привлекательными перспективами встал перед выбором путей взрослой жизни. О спокойном существовании землевладельца даже не приходилось мечтать. От огромного, как это было несколько лет назад, состояния остались крохи. Нужно было, и быстро, получить специальность, обеспечивающую самостоятельность. Зюк решил учиться медицине, что давало бы затем стабильный подходящий заработок.
6
Фелициан Славой-Складковский (1885–1962) — легионер, генерал, член Польской социалистической партии (ППС). (Аббревиатуры как в тексте, так и в комментариях даются от польских названий партий и организаций в соответствии с утвердившимися в отечественной исторической литературе обозначениями.), в 1926–1929 и 1930–1931 годах — министр внутренних дел, в 1936–1939 годах — премьер-министр. С 1939 года — в эмиграции.
7
Сморгоне — деревня в Западной Белоруссии (Гродненская область). Здесь Наполеон потерпел 24 ноября 1812 года полное поражение и, бросив остатки своих войск, переодевшись в форму польского офицера, тайно бежал в Париж.
8
Бронислав Пилсудский (1866–1918) — участник революционного движения в России. 15 лет прожил в ссылке на Сахалине, где учительствовал и стал этнографом, исследователем культуры айнов.
9
Адам Пилсудский (1869–1935) — брат Юзефа. С 1901 года работал на электростанции, в 1909–1932 годах — главный бухгалтер в магистрате города Вильно (Вильнюс). В 1932 году ушел на пенсию. В 1932–1934 годах — финансовый делегат в городском управлении Вильно. 11 октября 1934 года был избран вице-президентом Вильно, а 4 октября 1935 года — сенатором.
10
Перники — вид пряников. — Прим. перев.
11
Михаил Николаевич Муравьев (1796–1866) — в 1863–1865 годах — виленский генерал-губернатор, прославился жестокостью в подавлении польского восстания 1863 года в Литве, в связи с чем его называли Муравьев-Вешатель.
12
В последней трети XIX века в Королевстве Польском усиленно проводилась политика русификации. Так же, как и германизация западных польских земель, входивших в состав Германии, эта политика вызывала активное противодействие поляков, способствовала росту самосознания нации, укрепляла национально-освободительные тенденции.
13
Alma mater — в дословном переводе с латыни «кормящая, питающая мать». Это выражение употребляется как почтительное наименование студентами своего университета.
14
Адам Мицкевич (1798–1855) — великий польский поэт, представитель романтизма, творчество которого имело большое значение для пробуждения глубокого патриотизма и освободительных идей, для складывания национальной культуры. В наиболее известных его поэмах «Дзяды» и «Конрад Валленрод» воспевается бунт в защиту свободы народа. Мицкевич был в дружеских отношениях с А. С. Пушкиным. С 1832 года жил в эмиграции.
15
Юлиуш Словацкий (1809–1849) — наряду с А. Мицкевичем великий поэт польского романтизма, а также создатель романтической драмы. В своем творчестве он утверждал общественный прогресс как бунт духа «вечного революционера», способствовал развитию национальной культуры, утверждению национально-освободительных идей.
16
Стефан Жеромский (1864–1925) — писатель, создатель современной польской прозы, патриот, общественный деятель. Воспевал чувства связанности с традицией борьбы за независимость (роман «Пепел»), автор поэтической прозы и драм, а также публицистических работ. Его «Дневники» (1925) — пример тонкого психологического самоанализа.
Название упомянутого произведения Жеромского «Сизифовы труды» связано с аналогичным выражением, означающим тщетные сверхчеловеческие усилия. Согласно греческой мифологии, Сизиф, как указывает его имя, был олицетворением мудрости, изобретательности, хитрости, за что боги и наказали его. Попав в число мучеников подземного царства, он должен был вечно вкатывать на гору громадный камень: едва последний достигал вершины, неведомая сила увлекала его вниз, и Сизиф должен был снова вкатывать камень в гору. В философском смысле миф утверждал бессилие человека в его тщетных попытках путем хитрости и тонкости ума перейти границы познаваемого, о наказании беспокойного ума.