Данный рассказ - участник конкурса "Во власти иллюзий" на сайте litlife.club
Твое лицо мне так знакомо...
Д. П. Фурнье
День первый
Абсолютная тишина. Тишина, которая, казалось, обволакивала, окутывала и убаюкивала, как нежнешее пуховое одеяло. Мягкая, словно чуть подтаявшее сливочное масло.
И разрушенная посторонними звуками, которые не сразу удалось разобрать.
Это было какое-то едва различимое бурление – словно ребенок дул в соломинку в стакане, полном воды. И равномерный писк, который моментально начал до невозможности раздражать. А еще чей-то голос, тихо и до безобразия выразительно читающий стихи Блока:
«... Помнишь ли город тревожный,
Синюю дымку вдали?
Этой дорогою ложной
Мы безрассудно пошли...»
- Так, ладно, - проговорил незнакомец, - Следующее стихотворение называется... – он сделал паузу, пошелестев страницами, - Твое лицо мне так знакомо. Да, думаю, это подойдет. Итак, Эва, слушай.
Эва. Она сразу поняла, что это – ее имя. В голове словно щелкнул крошечный выключатель. Щелк, озарение, вспышка света в черепной коробке.
Эва. И то, как он его произнес, заставило что-то внутри нее перевернуться, перекрутиться, а затем снова встать на место. И откуда-то издалека пришло понимание, что раньше это ощущение она называла: «порханием бабочек».
«Твоё лицо мне так знакомо,
Как будто ты жила со мной.
В гостях, на улице и дома
Я вижу тонкий профиль твой.
Твои шаги звенят за мною,
Куда я ни войду, ты там,
Не ты ли легкою стопою
За мною ходишь по ночам?»
Девушка попыталась открыть глаза, но почему-то вышло только дернуть пальцем, на котором крепилось что-то посторонее и удивительно тяжелое. Ее чтец замолчал, а Эве захотелось сказать ему: «Продолжай, у тебя великолепно получается», но вместо этого из горла вырвался какой-то бесмыссленный хрип.
- Эва? – мужской голос стал встревоженным, - Эва, ты меня слышишь?
«Да. Да, я слышу». Но вместо такой простой и по сути односложной фразы получилось только издать непонятный звук.
- Не может быть... – пробормотал незнакомец, поднимаясь со стула и наклоняясь к девушке.
В ту же секунду ее ослепил такой невыносимо яркий свет, что Эва вспомнила все неприличные выражения, которые перманентно пьяная матушка периодически выкрикивала в ее адрес или в адрес другого раздражителя – соседа или полицейского, которого этот сосед вызывал.
Она крепко зажмурилась и простонала – все, что могла в данный момент. Странно, но язык и губы, словно ватные, отказывались вспоминать, как нужно говорить. А вот веки, напротив, после неожиданного ослепления, начали моргать, и глаза наполнились слезами от жжения.
Эва пыталась сфокусировать взгляд, зацепившись за единственное размытое белое пятно, склонившееся над ней. Постепенно взгляд прояснялся, каждое моргательное движение, словно дворники на лобовом стекле во время дождя, добавляло по паре унций четкости изображению. И вот, наконец-то, спустя мучительные тридцать семь морганий, она увидела его.
Судя по белому халату, он был врачом. Или санитаром, приставленным приглядывать за пациенткой, лежащей в палате интенсивной терапии. Эва сразу поняла, где она – звуки, непонятные ранее, смешались с запахом стерильности, присущему только больницам.
На нее обеспокоенно смотрели ярко-зеленые, как лесная листва, глаза. На долю секунды показалось, что их цвет неестественный, слишком яркий, и даже захотелось спросить, не носит ли доктор контактные линзы? Но, конечно, это было чушью, ведь зачем ему беспокоиться о такой ерунде, как собственная окраска радужки?
- Эва? – тихо позвал он, - Ты меня слышишь?
От усилий сказать треклятое: «Да», у девушки потекли слезы. Ощущение влаги на щеке, было чужеродным и таким неожиданным, что она вздрогнула.
- Ты можешь кивнуть?
Не смогла. Новая порция слез прошла по проторенным ее предшественницами дорожкам.
- Хорошо, - мужчина отстранился, и вложил свои пальцы в хрупкую девичью ладонь, - Можешь сжать их?
Глубоко вдохнув – в носу что-то мешало – Эва закрыла глаза и попыталась сделать то, что он попросил.
Слабо, но получилось. Уставившись на врача, она сжимала его руку.
- Отлично. Ты меня слышишь? – слабо улыбнулся доктор.
Снова сжав изо всех сил, Эва отметила, что он даже не поморщился.
- Замечательно. Эва, ты пришла в себя. Это... – незнакомец запнулся, - Это просто замечательно. Я сейчас кого-нибудь позову, чтобы проверить твое состояние, хорошо?
Девушка пожала его руку, а затем он аккуратно забрал ее и сделал шаг назад. Опять улыбнулся – то ли с ноткой грусти, то ли просто показалось, и вышел из палаты.
Больше тем вечером Эва его не видела.
День второй
За последние сутки Эву порадовало несколько вещей.
Она выжила. Едва ее спросили о том, что помнит последним, в памяти всплыла та злополучная иномарка, на бешеной скорости летящая прямо на нее.
«Этого не может быть. Я же на островке безопасности»: подумала она тогда.
Вместе со ней машина снесла, как кегли в боулинге, еще семнадцать человек. Просто за секунду: были люди – нет людей, только поломанная груда костей, обтянутых кожей.
Ей в тот момент повезло чуть больше остальных – ее всего лишь задело крылом и Эва влетела в остановку. Тем, кто стоял на пути у металлического монстра, было намного хуже. Хотя, это еще спорный вопрос.
Эва выжила. К тому же осталась с руками и ногами, что, безусловно, не могло ее не радовать.
Второе, что она поняла – тот предмет в носу, который мешал дышать – питательный зонд, через который ее кормили последние полтора года.
Да. Она провела в коме полтора года.
День двадцатый
Лучше бы Эва не приходила в себя. Унижение, которое она испытывала каждый день, невозможно было передать человеческими словами.
Врачи говорили, что у нее хорошие прогнозы и положительная динамика. Да, и сама Эва это прекрасно понимала – ведь не зря училась на медсестру. Знает, что коматозники редко возвращаются в сознание, тем более после такого продолжительного забытья. Для нее чудом являлся сам факт того, что она пришла в себя с воспоминаниями, с эмоциями и ощущениями. Обычно пациенты, подобные ей, не способны даже осознавать степень своей беспомощности.
И все равно, для Эвы эта беспомощность была унизительной.
Привыкшая выживать в одиночку, в маленьком двухкомнатном мирке, пропитанном едкими запахами табака и водки, она с трудом сдерживала слезы, когда санитары переворачивали ее, чтобы сменить простынь и мокрую пеленку; брезгливо отврачивалась, разглядывая в окне тусклое серое небо, когда медсестры выносили утки. И обещала себе, заклинала, что встанет на ноги так быстро, как сможет.
Единственным отвлечением для Эвы были маленькие радости, которые она старалась находить в тех обстоятельствах. Очередная радость – глотательный рефлекс в норме и назогастральный зонд убрали. Правда жидкое питание, которое должно было привести пищеварительную систему в рабочее состояние, на вкус омерзительное; но, ничего, Эва твердо решила, что сможет это пережить.
Радость вторая - не потеряла чувствительность, а это значит, что, скорее всего, сможет двигаться. Ходить – не факт, но вполне возможно, что обслуживать себя хотя бы минимально и передвигаться на инвалидном кресле или с ходулями девушка сумеет.
Радость третья – доктор-чтец, как Эва окрестила его мысленно, заходил ко ней целых четыре раза.
Он всегда заглядывал в палату поздно вечером, наверное, после обхода и всегда задерживался, чтобы посидеть у ее койки и почитать стихи. Иногда девушка, проснувшись от звука его голоса и прекрасных строчек поэта серебрянного века, делала вид, что спит, слушая его мягкий тембр. Иногда, не сдержавшись, открывала глаза, разглядывая незнакомца в белом халате, до тех пор, пока он не поднимал взгляд и не замолкал, смущенно улыбаясь.