НЕСКОЛЬКО СЛОВ ОБ ЭТОЙ КНИГЕ

Бывает так, что живешь с человеком бок о бок, и совместный пуд соли уже подходит к концу, а между тем прошлая жизнь этого человека то ли из-за твоего нелюбопытства, то ли из-за его скромности остается для тебя в тумане полуизвестности. Несколько военных эпизодов, несколько курьезных случаев, несколько интересных встреч - вот все, что услышишь от него в дружеской беседе, но связать их в целую картину прошлого никак не удается.

Так получилось у меня с Иваном Удаловым - автором этой книги, выходящей уже вторым изданием (в первой редакции она называлась «Дорогой смелых»).

Прошу поверить,- я никогда не стал бы писать о ней, если бы вся ее ценность заключалась в том, что она пополнила мои личные сведения из биографии знакомого автора. Как раз о себе-то Иван Удалов говорит очень мало. И хотя книга написана от первого лица, автор в ней отнюдь не «первое лицо». «Первое лицо» в ней - маленький отряд разведчиков, великий своим повседневным воинским делом, возвышающимся до подвига. О личности автора я заговорил лишь потому, что жизнь отряда была его личным опытом, а не просто объектом наблюдения для литератора, и это обстоятельство помогло ему написать книгу.

В свое время каждому из нас пришлось проглотить изрядную дозу книг и фильмов о подвигах разведчиков и водолазов. Но большей частью это были красивые «литературные» подвиги, заставляющие трястись в нервной лихорадке: «убьют?», «спасется?» Книга же Ивана Удалова изображает подвиг, как труд, как преодоление страха, как усилие воли.

Правда в конце концов всегда интереснее вымысла Вымысел может быть занимательным, но по-настоящему интересной бывает только правда. Такая интересная правда есть в книге Ивана Удалова, и в этом-то заключается ее основная ценность, на которую мне хочется обратить внимание читателей.

Иван Удалов рассказывает в книге о виденном и пережитом. Но было бы ошибочным считать ее строго документальной, лишенной обобщенных художественных образов. Батя, мичман Никитин, разведчики Фролов, Гупалов, Лунин, Кабанов - все это типичные образы советских людей, просто, без «показухи» и риторической трескотни выполнявших в те суровые годы свой долг. Но вместе с тем это не безликая людская масса, поименованная лишь по чинам и фамилиям. В каждом из них автором подмечены свои черты характера и внешности, свои особенности языка, свой образ и круг мыслей.

Жизненная дорога героев Ивана Удалова - это дорога смелых. Кто идет ею, всегда найдет дорогу и к человеческому сердцу. Можно с уверенностью сказать, что герои книги «Операция «Шторм» осилят эту нелегкую дорогу к читательским сердцам.

С. НИКИТИН

НАШ СОРОКАТРУБНЫЙ

1942 год.

Над Ленинградом тяжелое осеннее небо, которое опускается все ниже и ниже. Исчез шпиль Петропавловской крепости. На очереди теперь высокие крыши домов и желтеющие за чугунными оградами парков деревья, потом сами дома, а затем мостовые и площади осажденного города.

Много развалин. В сохранившихся зданиях чернеют гарью оконные проемы. Даже и там, где остались рамы, не видно стекол. Изредка уцелевшие из них перекрещены узкими полосками бумаги.

Словно по расписанию, через определенные промежутки времени, рвутся фашистские снаряды. Иногда резко, оглушительно, дробя осколками кирпичную кладку и звеня остатками стекол, порой хлестко, словно кто-то сильной рукой со злостью бьет по железной крыше металлическим веником, и вдруг - глухо, в отдалении, тяжелым вздохом.

Мы идем по «безопасной» стороне улицы. От снарядов нас загораживают дома. Осколки здесь пролетают поверху, и у пешеходов есть какая-то гарантия остаться невредимыми.

Навстречу старик - сгорбившийся, истощенный до крайности. Рабочая спецовка болтается на нем. Провалившиеся щеки и жуткие пустотой безразличия глаза.

Это - голод.

В Кронштадте, откуда мы только что прибыли, минувшей зимой тоже умирали люди от истощения. Но к осени жизнь вошла в норму, и страшное бедствие стало забываться.

Старик давно прошел, а скелет, обтянутый кожей, все еще стоял перед глазами…

Совсем близко хлестнул по крыше снаряд. Мы укрылись в подъезде старинного дома. Туда же вбежала девушка.

- Пора привыкнуть к симфонии нашей жизни, - неожиданно весело пошутила она и, оглядев нас, добавила:-Э, да вы никак новички! На сорокатрубный прибыли?

Что такое сорокатрубный, никто из нас не знает. Сопровождающий лейтенант Кириллов щурит монгольские глаза. Матовое скуластое лицо его чуточку розовеет. Но он молчит. А то, что мы новички, - правда. Нас только что привезли для пополнения специального разведывательного отряда штаба Балтийского флота. Узнала она в нас новичков, вероятно, по новым отутюженным брюкам, ярким тельняшкам и форменным воротничкам-гюйсам. Наших флотских воротников, голубых, с тремя белыми полосками по краям, в непосредственной фронтовой обстановке никто не носит. А здесь - фронт.

Теперь мы рассматриваем девушку - маленькую, худенькую, с восковой прозрачной кожей на лице и руках. Под мышкой у нее скрипичный футляр,

- Что у вас там? - любопытствует Леша Нерубацкий.

- Скрипка.

- Скрипка?! Зачем?

- Я учусь музыке.

- Сейчас?

Оказывается, Ленинград - это не только то страшное, что мы увидели в первые минуты. У города есть и другая жизнь, которую не смогли задушить ни лютые морозы прошлой зимы, ни голод, ни даже гибель многих тысяч людей.

Девушке с нами по пути, тоже в сторону Васильевского острова. Она идет торопливо, размахивая руками (скрипку несет Нерубацкий), и все говорит, говорит, как будто боится, что кто-то другой опередит ее и мы не узнаем настоящей правды о ее любимом городе.

Они и сейчас живут сселившись несколько семей в одну квартиру: на одну печку легче набрать топлива - мебели; по нескольку человек и спят: теплее. Привыкли друг к другу и не хочется расставаться. Все съестное делят поровну, выделяя побольше ослабевшим и детям. Заведует столом тетя Даша- дворничиха.

Отец девушки работает на заводе. Она ходит туда. Там ремонтируют корабли, пушки и делают автоматы. Сама она в санитарной дружине - подбирает на улицах раненых и убитых. Ходит и по квартирам, потому что и сейчас все еще нет-нет да и умирают люди с голоду. Но теперь меньше, не то что зимой и особенно ранней весною. Многих эвакуировали в глубокий тыл, несколько лучше стало с питанием. А немцы все еще на что-то надеются: без конца стреляют, разбрасывают с самолетов листовки с предложением сдать город.

- Ничего у них не выйдет. Дудки!-она остановилась, взяла у Нерубацкого футляр: - Мне сюда, - и, помахав рукой, свернула в переулок.

Мы так и не узнали ни ее имени, ни фамилии. А она уже убегала, стуча об асфальт каблучками туфель…

За Васильевским островом, с Голодая, на который мы вышли, виден залив. На нашем берегу замаскированные желто-зелеными сетками зенитные батареи, на противоположном - немцы По прямой до фашистов километров десять. Их берег тонет в синей дымке. Справа от нас за неширокой протокой зеленеет высокими тополями остров Вольный: осень сюда почему-то еще не пришла.

Останавливаемся у четырехэтажного здания школы, обнесенного колючей проволокой. Из форточек торчат десятка три железных груб.