Дмитрий Урнов

РОБИНЗОН И ГУЛЛИВЕР

Судьба двух литературных героев

Условия убедительности

Мы с детства знакомы с Робинзоном и Гулливером, однако известно немногим, что они литературные соперники.

Дефо уверял, что в «Приключениях Робинзона» каждое слово — правда; тогда, чтобы доказать, что все это ложь, написал «Путешествия Гулливера» Свифт. Свифт взялся повествовать с той же «правдивостью», доводя ее до невероятия, до пародии. Но результат получился неожиданный. В Гулливера поверили. Правда, один читатель сказал: «Кое-что все-таки маловероятно…». Это, должно быть, когда он прочел про летающие острова и страну говорящих лошадей, но вообще подлинность книги у него сомнений не вызвала.

В Робинзона и Гулливера верят, даже зная, что это выдумка, однако поддаются, как наваждению, невероятной достоверности рассказа. В чем же секрет? «Стоит только придумать огромных людей и малюсеньких, а все остальное сделать уже очень просто», — так судил об этом в свое время знаменитый критик[1]. Действительно, стоит поместить человека на необитаемый остров или в страну великанов, чтобы стало интересно: а что же дальше? Во времена Дефо и Свифта достаточно было выйти в море, а потом рассказать об этом, чтобы заставить себя слушать. Но ведь множество «Приключений» и «Путешествий» бесследно исчезли из памяти читателей, никто, кроме историков, в них теперь уже не заглядывает. Между тем увлекательность и убедительность «Приключений Робинзона» и «Путешествий Гулливера» сохранились, хотя написаны они были людьми, не испытавшими никаких чрезвычайных приключений. Кабинетным человеком был Свифт. А Дефо терпеть не мог плаваний: он страдал морской болезнью, и ему даже в лодке на реке становилось плохо.

Книг, равных «Робинзону» и «Гулливеру», в самом деле так немного, что чудом или парадоксом и, наконец, недоразумением объяснить судьбу таких книг было бы даже естественно. Разве не чудо, что «Робинзона» старались разоблачить (и не только Свифт!)[2], но «Приключениям Робинзона» по-прежнему верили, их читали. Книга Дефо осталась образцом общедоступного и увлекательного чтения.

Разумеется, «Робинзона» читали и читают по-разному. Дети читают его как «приключения», но из того же «Робинзона» была вычитана целая философская доктрина. Всякое время, всякий возраст и каждый народ читает «Робинзона» по-своему, но неизменно читает. «Дефо вовсе и не художник», — говорит новейшая критика Запада[3], полагающая, что искусство начинается там, где оно становится заметным. А как написан «Робинзон»? Да «никак». Рассказывается — и только: книга, которая одновременно легка и глубока, заключает в себе жизнь обычного человека, но в то же время и нечто небывалое. При каких же условиях возник Робинзон, а следом за ним Гулливер?

В коротком понятии «гений» заключен источник долголетия таких книг. Изъяснить их секрет до конца невозможно. Под силу это лишь такому всемогущему «критику», как время, которое своим объективным ходом раскрывает смысл шедевров. Как невидимка Уэллса становится видимым, когда уходит из него жизнь и утрачивается сила таинственного эликсира, так и в творчестве проступают со временем «швы», «колесики», «винтики», приемы, когда смысл этого творчества по существу исчерпан. Только содержание, еще недораскрытое, заставляет читать старые книги, а иначе зачем же совершать лишнее усилие?

Присмотритесь, как действует истинный писатель, если с первых и простых строк «Я родился в…» он гипнотизирует, не позволяя выпустить книгу из рук.

«Только бы уйти в море»

Англия окружена морями, она словно корабле на волнах; в некотором смысле каждый англичанин — мореплаватель: прилив и отлив, ветер с моря, прибой — для британца живые понятия, даже если ни разу в жизни не ступал он на борт корабля. Однако от первых морских предприятий и первых книг о плаваниях шло столетие за столетием, прежде чем англичане прочли книгу о человеке, заброшенном среди океанских просторов.

Первую страницу книги о Робинзоне «написал» еще Колумб. «Разом прибавил тысячи миль к окружности Земли, — говорит Джозеф Конрад о выдающемся мореплавателе, — подарил новый громадный театр человеческой драме авантюр и исследований… Развернул гигантское полотно, которое географы, не покидая своих кресел, могли разрисовывать самыми причудливыми вариантами излюбленной теории…» Добавить к «нахлебникам» эпохального достижения остается еще писателей, получивших поистине неисчерпаемый материал.

Книга Дефо возникла на исходе эпохи великих географических открытий, охватившей не одно столетие и заразившей европейцев на века страстью, о которой Робинзон говорит с первых же строк своей исповеди: «Только бы уйти в море». А следом за ним скажет и Гулливер: «Я откладывал деньги, чтобы изучать навигацию и другие отрасли точных наук, полезных тем, кто намеревается путешествовать, ибо я всегда убежден был, что рано или поздно такова будет моя участь».

Страсть к морю и мечта видеть неведомые земли содержали в себе порыв исторический. Плавания были и исследованием, и средством обогащения, в них, морским языком выражаясь, найтовано — узлом стянуто — все разом, подобно тому как само слово «приключение», или. как тогда говорили, «авантюра», обозначало всякое смелое предприятие. Путь истории пролегал морем, и литература двигалась тем же путем. Поэтому, когда Робинзон или Гулливер говорят о своей «страсти» или «мечте» — «уйти в море», — это само собой мотивируется шире, чем только склонностями одного человека: время было такое, нельзя было поступать иначе! Решают ли они оставить родительский кров или строят себе лодку — это личность и вся нация, минута и история, сама история, накопившаяся за плечами у Робинзона и Гулливера, у «одного из многих», и вот нашедшая выражение в простых действиях: Робинзон ест и пьет, строит, пилит, копает, а Гулливер прямо у нас на глазах действует еще проще, и все получается у них естественно просто и естественно сложно, а в результате неистощимо интересно. Конечно, нужен вековой вклад в слово, чтобы оно действовало так сильно.

Отважные корабельщики держат «на Запад», умы устремляются в ту же сторону, литература «ложится этим курсом», и где-то на пути от берегов Нового Света к Дефо и Свифту возникает «Утопия» Томаса Мора — остров как место действия обозначен. Ни моря, ни кораблей нет еще, собственно, в этой книге, не то чтобы «сухопутной», но кабинетной, умственной. Там нет людей, есть «овцы, пожирающие людей», — разящий слог, символ, обозначивший волнения английской жизни.

Томас Лодж (кто помнит это имя!) на пути к Канарским островам пишет роман за романом, и усилия его имеют хотя бы тот результат, что сюжетами Лоджа воспользовался Шекспир и он же взял две строки из нашумевшей в ту пору книги сэра Уолтера Ралея.

Этот живописный деятель шекспировской эпохи сочинял стихи, принимал участие в делах государства и, кроме того, совершил дерзкие плавания к берегам Южной Америки в поисках легендарного Эльдорадо, страны золота. Эльдорадо обнаружено не было, но результаты экспедиции оказались все-таки очень значительными. Ралей описал все в книге «Открытие Гвианы», имевшей большой успех. Излагая события из первых рук, без лишних слов, точно и выразительно (так что до сих пор чувствуется лихорадка, трясшая спутников Ралея в долине Ориноко), Ралей произвел сильное впечатление на современников. Но память о его замечательной книге сохранилась лишь благодаря паре строк «о каннибалах, что едят друг друга», попавших на глаза Шекспиру и увековеченных им в «Отелло». Уцелело еще и, место действия — Ориноко: туда следом за Ралеем послал Робинзона Дефо. Совершаются и описываются, измышляются и описываются путешествие за путешествием, плавание за плаванием, чтобы проложить путь книге книг, названной «Приключения Робинзона Крузо, моряка из Йорка. Написано им самим».