ДОМ:

Дом родной,

Знакомый с детства.

Городок, что у реки.

Дом родной,

Где любят сердцем,

Всем разлукам вопреки.

Дом родной,

В краю чудесном,

Был и есть в моей судьбе.

Дом родной,

Знакомый с детства,

Все пути ведут к тебе.

Припев из песни «Дом родной».

Исполнитель Алексей Гоман.

Дом.

Площадь он пересекал настороженно, патронов осталось мало, а цель была так близка. Лишняя стычка, лишние минуты, может, часы. Нет, Сергей не мог себе этого позволить. «Тихим, тихим сапом» – он бормотал, передвигаясь тенью.

Чувства были напряжены до предела. Последние три дня он только и делал, что прятался и дрался. Дрался остервенело, с пеной у рта, с животным рыком. Дрался ножом и прикладом, берег патроны. Как, оказывается, в человеке много силы. Казалось бы, громадная туша мутанта, неизвестно от кого или чего произошедшая, должна вызывать лишь одну эмоцию – страх, а потом бежать, бежать, бежать. Нет, можно встать в полный рост, превратиться во что-то неразумно дикое и победить. Сергей припал к земле, чтобы отдышатся и на время стать пылью земли.

Столько лет, живя в полуразрушенной станции «Марьина Роща» на окраине Москвы, люди боялись всего. Сначала надеялись и верили, что их спасут, потом голодали и умирали: кто от радиации, а кто от голода. Дед Николай когда-то был музыкантом, выступающим на эстраде. Вращался он всегда в кругу каких-то новомодных то ли рокеров, то ли ещё кого и всегда твердил: «А вот в наше время...». Впрочем, была у него одна способность, за которую его уважали – память. Все что он видел, он помнил досконально, кроме лиц. Отец Сергея, Михаил, рассказывал, что в детстве часто разыгрывал уже подслеповатого деда, крича тому в ухо: «Смотри, дед, начальник станции идёт». Дед вставал и всегда кланялся, но стоило проходящему мимо человеку произнести несколько слов, как розыгрыш тут же раскрывался. Если Михаил успевал спрятаться, то не был нещадно бит ремнём. Дед не признавал других методов воспитания.

Потом отца не стало. Был ужасный год. Болезни и голод унесли жизни больше половины выживших. Отдавая большую часть еды детям, взрослые в основном занимались поиском пропитания и оружия.

Он был ещё совсем маленьким, когда сталкеры со станции «ВДНХ» наткнулись на выживших людей: несколько взрослых и ребёнок. С тех пор прошло двадцать лет, но он помнил те самые дедушкины рассказы, которые помогли ему выжить. Их ему пересказывала мама, чтобы отвлечь своего ребёнка от страха и голода.

Но вот Сергей дошёл. Бросив рюкзак на землю, он поклонился и произнёс:

– Здравствуй, милый, родной дом! «Сколько же лет тебе? Впрочем, неважно. А ты постарел... Цвет твоих стен напоминает цвет луны в тёмную ночь. Твои глаза зияют пустотой, а былой блеск уже не такой, какой был раньше. Ты есть, и я вижу тебя таким, каким тебя видел мой дед, построивший тебя. Я восхищаюсь твоей красотой и силой. Все что мне нужно – это увидеть тебя…».

Станция жила своей нелёгкой жизнью. Оставив у входа пустой автомат и ножи, он зашёл в палатку. Личико маленькой девочки повернулось ко входу.

– Здравствуй папа, ты вернулся.

Сергей Михайлович Корнев, а среди сталкеров Бес, устало кивнул и присел рядом с девочкой.

– Ты его видел? Он существует? Скажи он красивый?

– Да, доченька существует. Он так же красив, как рассказывал твой прадедушка.

– Папа, значит, сказки не врут! А ты не верил.

Девочка уснула, уйдя в сказку, сочиненную дедом, раскинув при этом ручки, как будто обнимая придуманный сказочный домик. Сергей стоял у кровати дочери. Избитое тело отзывалось болью, глаза закрывались от усталости. Сталкер Бес устал, очень устал, но человек, живущий в его теле, не знал усталости. Он жил для того, чтобы дарить дочери сказки...

На берегу.

«Придёт время, когда ты решишь, что всё кончено! Это и будет начало!»

Луис Ламур.

Он устало опустился на песок. Дошёл. Потребовалось десять лет и ещё три дня, чтобы добраться до реки, точнее, до места отдыха во времена «до».

С высокого берега не увидеть, так как мешают деревья, а спустишься, по едва различимой тропе, и вот они, несколько метров песка и неделя хорошего настроения. Потом вода скроет это место, как будто его и не было. Почему так происходит, он не знал. Происходит и все. Главное сегодня, сейчас – он здесь, и радость наполняет душу. Все как раньше: вода, солнце, песок, пыль дорог на одежде и желание просто лежать, лежать и смотреть на величие реки. Все эти годы все как в снах и как будто бы ничего не изменилось. Увы, изменилось. На место радости пришла грусть. Из всех друзей и знакомых, проживающих с ним на «Тверской», в живых остался только он.

Лежишь, и никто даже не крикнет с обрыва:

– Пашка, хватит валяться, иди гостей встречай.

Это Юрка и Наташка из первого подъезда. Наши поставщики мяса для шашлыка. В доме у них свой «интернет-магазин» экологически чистого мяса. Что только они не предлагали в прайс-листе, была даже доставка мяса на заказ. Можно было заказать и купить мясо дикого кабана или оленину. Если же вы предпочитаете диетическое питание, то можно купить парное свежее мясо кролика или нутрии с фермы. Отец Юрки был дипломатом в какой-то африканской стране. Он-то и предложил сыну продавать в Москве мясо заморских животных. Несмотря на то что господа Шерпские были одними из самых богатых людей нашего района, для нас они по-прежнему были Юрка и Наташка. Оба небольшого роста, полноватые во всех местах, за что в районе их прозвали «колобками». Они были как бы единым целым, друг на друга похожие, знакомые еще с самого детского сада. Не знаю, почему они не кинулись спасаться как все. Леший говорил: «Так и лежали, обнявшись в кровати».

«Леший» – Алексей Дмитриевич Громкий из 62 квартиры, оператор одного из известных западных журналов. Когда узнал его фамилию, не поверите, смеялся неделю. А «Леший», потому что все отпуска он проводил в лесах, говорит, что так отдыхает от цивилизации, сливаясь с природой. Чуть не забыл, место для совместного отдыха нашёл именно он. Ростом под два метра, эдакий богатырь из русских сказок. А еще Дмитрич был крайне неуклюж. С ним постоянно происходили курьёзные истории: то кровать под ним сломается, то он что-нибудь сломает. Представьте, нашкодившего ребёнка двухметрового роста с голубыми глазами, объясняющего происшедшее: «Простите, оно само… Я вот тут, вот так, а оно… Ой, вы же видели, видели, да? Тут все ненадёжно. Видели же я только вот так, а оно…». Мы просто умирали со смеху. Иногда «Леший» показывал нам отснятый, но ещё не вышедший в печать материал. Скажу вам честно, в своем деле он был одним из лучших. Рассказывающий нам, как снимал, где и при каких условиях, человек, был совершенно не похож на нашего знакомого: серьёзный, собранный, настоящий «профи».

Когда все началось, Дмитрич носился по Москве, снимая на старенький дедовский фотоаппарат, на котором и название давно стёрлось, так как его навороченный японский просто отказал. В метро спускаться категорически отказывался, все шутил: «Уйду в леса». Умирал долго и мучительно у меня на руках, избитый и почти ослепший. Как он нашёл меня в этой круговерти, так и останется загадкой, ответ на которую он унёс с собой. Все что осталось от него: старый фотоаппарат, несколько пожелтевших фотографий, проявленные одним кудесником на «Тульской» и страшные истории, рассказанные в бреду.

Не появится «Леший» последним на нашем месте, не закричит своим громким, под стать фамилии голосом: «Что аборигены без меня мясо жрать собрались?». Привычные к его шуткам, смеясь, мы посылали его к лешему, и только Светлана Олеговна, с двенадцатой квартиры, всегда пугалась как маленькая девочка.

Ходили слухи, что они тайно встречались, и её испуг был своеобразным ритуалом на громкий крик самца. Светлана Олеговна Макарова была писателем. Её книжек, признаюсь, не читал. Да что там говорить, тогда единственной моей книжкой был спортивный календарь. Писательница наша была миниатюрной блондинкой: губки бантиком, глазки сияют, фигурой словно куколка, такие пишут «женские» романчики про любовь, думалось мне тогда.