— Так что, если пролезть через них, завоют сирены?

— Да.

— Как же это удалось тебе?

— Днем сигнализация отключается.

— Понятно. Значит, мне лучше действовать днем?

— В каком-то смысле да. Но в этом случае тебе нужно говорить по-немецки, быть одетым в форму и иметь пропуск…

— Тогда не будем говорить об этом.

Я погрузился в размышления.

— Ученые живут внутри?

— Да, для отдыха у них есть особняк. Это современный дом, выкрашенный белой краской, с фигурными ставнями.

— Далеко от входа лаборатория, где ты взял ампулу?

Он задумался.

— Прямо от ворот идет главная аллея. Следуй по ней. Тебе нужно второе здание слева. Комната с ампулами вторая слева в этом здании.

— Легко запомнить!

— Запомнить да, но войти туда непросто, Сан-Антонио!

— Хорошо, там будет видно… Пойдем дальше?

— Пойдем!

— Думаю, тебе нужно остаться. Я уверен, что на таком расстоянии наши рации будут действовать.

— Нет, я сказал, что пойду до болота…

— Это безумие. Когда дело будет сделано, нам придется сматываться на всех парах. Как ты будешь бежать со своей ногой?

Он сдался.

— Хорошо. Тогда я буду ждать тебя здесь. Но будь осторожен, Сан-Антонио!

— Я буду осторожен!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава VIII,

в которой я доказываю, что любовь к ближнему сильнее, чем любовь к самому себе.

Он уселся под деревом. Эта простая операция заняла у него бесконечно долгое время. Видно было, что его силы совсем иссякли. Это была лишь тень человека, что-то вроде призрака, принявшего человеческий облик… Совсем выдохся! Именно так лучше всего можно было определить состояние Ларье… Страдания его были ужасны. Если бы не его исключительная стойкость, он давно был бы на том свете!

Я изо всех сил сдерживал волнение. Как только он устроился под деревом, я сделал ему знак.

Будь умницей, я вернусь до утра с твоим противоядием. Ты увидишь еще свой дом, старина.

Конец переговоров. Я опустил свою антенну. Мне очень хотелось спрятать свою рацию, она меня стесняла, но я решил сохранить ее хоть до стен лаборатории, чтобы время от времени говорить Ларье что-нибудь в утешение…

Засунув руки в карманы, я направился к болоту. Иногда я оборачивался, чтобы помахать моему товарищу, но уже почти не различал его скорчившуюся фигуру. Видел ли он меня?

Я был почти в километре от него, когда услышал его крик. Что еще случилось с ним? Как ни смешно, но я покидал его с тревогой в сердце. Что-то говорило мне, что ему угрожает новая опасность!

Я повернулся кругом и побежал к нему. Приближаясь, я понял, что произошло. Теперь на него набросилась собака. Сволочной пес, конечно, немецкая овчарка, охраняющая посты. Она обнюхала Ларье и собиралась им закусить! Эта мерзкая шавка не лаяла. Она яростно ворчала и злилась на моего друга, потому что он не хотел дать себя разорвать. Моим первым побуждением было застрелить ее, но я во-время удержался. Если я выстрелю, то звук привлечет внимание охраны, и все будет кончено, включая нас!

Я вспомнил о своем ноже. Новое препятствие — ведь нельзя приближаться. Я никогда не метал ножа, подобно Киду Динамиту[16] и другим подобным психам, одетым ковбоями. Я вытащил свой ятаган, ухватил его за лезвие так, как видел это в голливудских супер-вестернах, и бросил. Только ручка ножа задела собаку. Она гавкнула и продолжала бросаться на Ларье.

Что делать? Только негодяй может допустить, чтобы человека разорвали на его глазах.

Дальше все происходило вопреки моей воле. Несокрушимая сила бросила меня вперед. Забыв всякое благоразумие, отказавшись от своей строгой системы предосторожностей, я рванулся к своему товарищу. Он заметил меня и, отражая новое нападение собаки, закричал мне:

— Нет, Сан-Антонио! Нет! Не двигайся, схватишь смертельную заразу! Стой! Стой, Бога ради!

Я не слушал его. И вот я рядом с ним. Я схватил пса за ошейник, к счастью, оказавшийся на нем. Это была просто стальная цепочка. Я потянул за нее и оттащил собаку от Ларье. Она отбивалась. Я просто ослеп от бешенства. Я знал, что жертвую жизнью, и это гнусное четвероногое должно было дорого заплатить за это. Оно извивалось, крутилось, а я чувствовал в себе непобедимую силу. Холодная ярость превозмогала мою слабость. Я скручивал и скручивал ошейник, все увеличивая давление. Скоро собака перестала двигаться. Я продолжал держать еще не менее пяти минут. Когда я отнял руку, то не мог разжать пальцы, а собака была мертва!

Ларье молча смотрел на меня. Я в первый раз видел его так близко. Удивительно, как меняется лицо, если смотришь на него сперва с расстояния в десять метров, а потом с десяти сантиметров. Вблизи его лицо было очень благородным. Черты разорившегося аристократа, большие глаза, нежные, невзирая на лихорадочный блеск…

— Грязная шавка, — вздохнул я, чтобы прервать молчание. — Она искусала тебя?

Нет, не очень… Она хотела добраться до горла. Я смог удержать ее до твоего прихода…

Потом он снова замолчал, а я принялся ломать себе голову и не мог проронить ни слова. Я думал о том, что мне приходит конец. Через несколько часов я отправлюсь в тот темный край, где из героев и из трусов одинаково растет трава. Прощай, чудесная жизнь во Франции, с заботливой старушкой Фелиси, с Парижем и его ароматом женщин и весны… Прекрасные образы теснились в моем уме… Я вновь увидел каштаны, только что расцветшие, сбросив с себя зимний убор… Я видел девушек, слышал их смех, их вздохи… А кружка пенистого пива на мраморном столике…

— Сан-Антонио…

Робкий голос. Я нахмурил брови. Кто же это? Ах, да, конечно, Ларье.

— Сан-Антонио, ты самый мужественный человек на свете.

Я встал.

— Ты думаешь? Ты никогда не слышал о поцелуе прокаженного!

Он протянул мне руку. Я одно мгновение смотрел на эти пять тонких пальцев, дрожащих как в лихорадке.

— Пожми мне руку, друг мой, — пробормотал он. — Я не надеялся более испытать этот такой обычный и столь прекрасный жест.

Никогда рукопожатие не было таким крепким. Потом я вскочил, как ошпаренный.

— На этот раз я ухожу… Держи нож — на случай, если Другая собака подбежит близко, чтобы обнюхать тебя!

И я побежал к болоту! Я достиг края камышей и остановился, прислушиваясь. Ночь была свежая и ясная. Я слышал, как смеются парни на посту, справа от меня. Кажется, они намеревались немного погулять. В таком месте они должны были подыхать со скуки, как и их начальники. По вечерам они отдавали дань шнапсу, чтобы прогнать черные мысли. Я различал даже звуки аккордеона.

Танцуйте, танцуйте, ребята…

Я продирался через болотные заросли. Под туфлями хлюпало. Я погружался в грязь до лодыжек. Чтобы вытащить одну ногу, я опирался на другую, а она опускалась на добрых десять сантиметров. Потом все начиналось сначала… Чем дальше я двигался, тем более критическим становилось мое положение. Я скоро понял, что если буду упрямо идти через болото, то просто оставлю там свой протухший скелет! Пропадать так пропадать, но сперва надо выполнить свою задачу! Я выбрался из болота, но это заняло у меня почти час…

Большие облака на небе время от времени заслоняли луну… Ах, если бы стало совсем темно! Заметьте, что темнота обманывает только людей. Чутье псов становится еще острее. Их я боялся больше всего. Они мчатся бесшумно и прыгают вам на спину, когда вы этого совсем не ждете. Противная выдумка, правда? Я всегда хотел, чтобы люди не впутывали животных в свои грязные делишки.

Я шел в направлении поста, надеясь, что у охраны только одна собака. Этого вполне достаточно, тем более, что эту дорогу легко охранять. Вприпрыжку я достиг поста. В маленьком домике у ограды бесновался аккордеон. Тевтонские голоса распевали военную песню. Однако, служба, служба!

Снаружи я заметил часового в бетонной будке. Он зевал как лев на заставке кинокомпании «Метро Голдвин Майер» и явно жалел, что не участвует в веселье.