Существовали ли в лагерях подпольные организации? Безусловно, существовали. Но эти организации носили чисто национальный характер и преследовали только экономические цели – помогать попавшему в беду или ослабевшему физически от болезни или недостаточного питания товарищу. Такие организации существовали у западных украинцев, советских евреев, у поляков и у прибалтийских народов. Сбивались в тесные кланы и венгры, и чехи, и другие, но их было слишком мало, чтобы они могли что-то предпринять для помощи своим единоверцам. Дело значительно упростилось, когда начали платить заключенным деньги, пошли в ход всякие поборы, собирали деньги и евреи, и украинцы, у кого-то была касса, деньги кому-то шли. Ко мне частенько обращались такие кассиры и просили спрятать довольно крупные суммы (по лагерным меркам, конечно) в периоды повальных лагерных шмонов.
Нередко заключенные заводили разговоры на острую тему – что с нами будет, если возникнет какая-либо непредвиденная ситуация? Все единодушно считали, памятуя опыт немецких лагерей и отечественный опыт в период отступления Советской Армии, что нас, безусловно, уничтожат. Я спрашивал украинцев, а что вы будете делать в этом случае? И все отвечали одинаково:
– Будем драться насмерть, мы к этому готовы.
И я им верил.
Я глубоко заблуждался, считая, что после строительства рентгеновского кабинета моя жизнь в лагере стабилизируется, что мне уже ничего не угрожает и я могу жить спокойно... И в самом деле, моя жизнь по лагерным меркам была необременительной, оставалось достаточно времени для чтения, занятий в самодеятельности, для общения с очень интересными людьми, наконец, срабатывала и моя слава в пределах лагеря и среди вольнонаемных шахты № 40. Все эти обстоятельства в известной мере скрадывали весь ужас моего положения – лишения свободы до конца моих дней... Но оперслужба не дремала, капитан Широков, майор Иванов и капитан Богомолов и иже с ними бдели денно и нощно...
Во время очередного дневного приема больных неожиданно в кабинет ворвался майор Иванов, выгнал всех больных и врача Блятта и запер кабинет на задвижку. Я этого не ожидал, внутренне собрался и приготовился к самому худшему – аресту, карцеру, этапу... Правда, никакой вины я за собой не знал, неукоснительно «держал режим» и не лез ни в какие организации. Майор тем временем начал собственноручно шмонать кабинет, причем, как я успел заметить, на высоком профессиональном уровне – слева от двери и ничего не пропуская. Майор осмотрел и ощупал все шкафы, столы, ящики, тумбочки и кушетки, шарил под столом, осмотрел все карманы бушлата, телогрейки, ватных штанов, перелистал все книги и наконец остановился в нерешительности перед рентгеновским аппаратом – видимо, майор понимал, что, с одной стороны, в аппарате можно спрятать все, что угодно, но, с другой стороны, аппарат сложная электрическая машина, где используется высокое напряжение... не ровен час...
И если говорить честно, опер был недалек от истины – мне частенько приходилось прятать в аппарате конверты с деньгами, бутылки с водкой, письма, фотографии... Все эти запрещенные в лагере вещи приносили ко мне работяги, и разве мог я им в чем-либо отказать? К счастью, в этот злополучный день мой аппарат был абсолютно «чист», но вдруг я кое-что вспомнил и похолодел...
Несколько дней назад чертов Дашкин принес мне и попросил починить блок питания от радиоприемника. Инстинктивно радиолампу я из блока вынул и спрятал в пульте управления подальше от чужих глаз. И когда майор собрался лезть в аппарат, я представил себе, что будет со мной, если опер найдет радиолампу... В его представлении любая радиолампа – часть передатчика, а если я смог сделать рентгеновский аппарат, то что мне стоит сделать и радиопередатчик? А соорудив передатчик, я смог бы вый ти на прямую связь с капиталистическими странами, например, с Англией или Америкой... А что за это полагается заключенному особо строгого лагеря? Только расстрел, и никакие смягчающие вину обстоятельства не будут приняты во внимание... И я уже мысленно вижу себя стоящим перед Военным трибуналом – короткий приговор, и с кляпом во рту и закованными руками ставят меня лицом к стенке, и солдаты не спеша целятся из нагана в мой затылок... Думая так, как ни странно, я был очень недалек от истины. Действительно, майор искал у меня радиопередатчик. И если бы он нашел радиолампу, все было бы так, как я нарисовал в своем воображении... «И все-таки чем вызван этот внезапный шмон?» – с беспокойством размышлял я.
А пока... шмоная кабинет, майор был страшно возбужден, изощренно, по-лагерному, ругался, кричал, грозил мне страшными карами: сгною, повешу, расстреляю, закопаю живым в землю, закую в кандалы, прикую к тачке и все в таком роде – матерился майор, как одесский биндюжник. Зискинд, отделенный от моего кабинета только тонкой перегородкой, все слышал и от воплей майора похолодел и побежал сообщить врачам, что Боровский страшно погорел и что ему крышка! Все врачи встревожились и погнали Абрама обратно и приказали ему внимательно слушать, что будет дальше. Однако есть же Бог на небе! Майор лампы не нашел. Она была спрятана глубоко в пульте управления, а опер все же не решился лезть в аппарат. Постояв в задумчивости около моего детища, опер постепенно стал успокаиваться, орать стал тише, угрозы перешли в другой ключ – спишу на общие работы, посажу в БУР, даже не в карцер и т. д. Я понял, что майор опростоволосился и то, что искал, не нашел. Но что он искал? Снова и снова спрашивал я себя... Наконец Иванов устало уселся на стул посередине учиненного им раскардаша, достал портсигар и угостил меня хорошей папиросой. Мы молча закурили и задумались...
– Вот какая жизнь, Боровский, – произнес меланхолически майор. – Ты не пускай к себе в кабинет никого, слышишь? Разный ведь народ сидит в лагере, мало ли что могут учинить, – поучал меня Иванов.
Но главного все же не сказал. Грустный майор посидел еще некоторое время, поговорили о самодеятельности, и он тихо ушел, не списав меня даже на общие работы. Абрам Зискинд побежал сообщить врачам, что Боровский, видимо, выкрутился, но каким образом, он не знает. Только через несколько лет я случайно узнал первопричину неожиданного шмона. Оказывается, группа немцев из числа осужденных военнопленных решила соорудить радиопередатчик и выйти на прямую связь с родной Германией. Среди группы нашелся военный радист, он и убедил остальных, что сделать передатчик дело нехитрое – сделал же русский инженер рентгеновский аппарат, а чем мы, немцы, хуже? Они надеялись войти со мной в контакт и с моей помощью соорудить аппаратуру, и самое главное – я должен был бы спрятать ее в своем рентгенкабинете. Вообще-то, мысль вполне здравая. Но немцы есть немцы. Пока они разрабатывали детали прогрессивной идеи, один из группы, желая выслужиться и получить лишнюю пайку хлеба, заложил их всех вместе с идеей оперу Иванову. Мне крупно повезло, что майор Иванов не проявил профессиональной выдержки и не стал ожидать дальнейшего развития событий, а ринулся искать радиопередатчик. Можно только догадываться, какую картину нарисовал бы себе майор, когда выяснилось бы, что в «его лагере» фашисты вышли на прямую связь со своей родиной... И страшно представить, что сделали бы с ним – майором Ивановым... Об этой истории рассказал мне много лет спустя оперуполномоченный лагеря шахты «Капитальная», обозвав майора Иванова круглым идиотом. Если бы, утверждал он, майор дождался, когда немцы начнут делать передатчик и накрыл бы их всех с поличным, можно было бы создать громкое «дело» и получить за это чин полков ника.
Ну а как я поступил бы, если бы немцы действительно вышли ко мне с «прогрессивной» идеей? Что я должен был бы сделать? «Заложить» их я, естественно, не мог бы, но и войти с ними в дело я тоже наверняка отказался бы, и по лагерным законам немцы должны были бы меня «убрать». Вот какая сложная коллизия могла возникнуть... Видимо, мне пришлось бы обратиться к врачам, чтобы они оградили меня от немцев... Но к чему мне было гадать – как бы да что бы, план немцев остался только планом, и никто в эфир не вышел... Ну а если бы мы действительно вышли в эфир? Вот было бы смеху, как говаривал мой товарищ Валентин Мухин, когда выяснилось, что блатные по ошибке зарезали не того, кого следовало. И еще я подумал, что при современной технике наш передатчик запеленговали бы на третьей передаче и «недолго мучилась старушка в злодейских опытных руках» – как часто говаривал мой друг Саша Эйсурович. Итак, все осталось по-прежнему, но я удвоил бдительность, понимая, что за мной следят денно и нощно и мне следует быть особенно осторожным.