В. Мелентьев

Штрафной удар

Августовская ночь изредка роняла беззвучную звезду, и она, скатываясь по черной глади, вызывала смутное ощущение тревоги и жалости о чем-то утраченном.

Впереди зарницами перекатывались сполохи артиллерийской дуэли: вспышки выстрелов казались светлее и яростней, чем отсветы от взорвавшихся снарядов.

После удачного, но все-таки вялого наступления Красной Армии войска обеих сторон на этом участке фронта приостановились. Сплошной линии обороны еще не существовало, хотя немцы сумели зацепиться на заранее подготовленных пленными и согнанными местными жителями укреплениях. Но их не успели построить, и потому вместо сплошных траншей противник довольствовался огневой связью отдельных опорных пунктов, промежутки между которыми перекрывались патрулями и минными полями.

Войска обеих сторон принимали пополнение и технику, подвозили боеприпасы и горючее, рыли траншеи и ходы сообщения. Общее положение еще не прояснилось, и командующий фронтом, не имея ни подтверждения, ни отмены ранее полученных директив, медлил с нанесением сильного удара, который позволил бы сразу взломать еще не устоявшуюся оборону противника и вывести на оперативный простор подвижные механизированные соединения. Эта нерешительность, медлительность невольно передавалась по нисходящей…

В Н-ской армии тоже наступило относительное затишье. Танкистов вывели в резерв, и они стояли в лесах, ремонтируя технику, приучая к новым танкам и фронтовым порядкам пополнение. Иногда молодежь проверяли в бою: стрелковые дивизии все время вели короткие бои-схватки с противником, отвоевывая высотки, деревеньки, перерезая дороги. Пехоту поддерживали танкисты.

Вся эта не входящая в сводки Совинформбюро боевая деятельность требовала постоянного напряжения сил, расхода боеприпасов и, к сожалению, крови: фронтовые ППГ – полевые подвижные госпитали – почти пустовали, но в медсанбатах и армейских госпиталях работы хватало…

Доставалось и разведчикам. От них, пожалуй, требовали даже излишне многого. Следовало постоянно уточнять зыбкий передний край обороны противника, следить за сменой его частей и подразделений, что, в сущности, являлось обыденной работой, но еще и беспокоиться о предстоящем, как всем казалось, неминуемом наступлении. Никому не верилось, что армии придется закрепиться на достигнутых рубежах. Хотелось опять идти вперед, пусть с кровью, со смертями, но все-таки вперед.

А разведка на предстоящее наступление требовала дополнительных сил и средств. Между тем они поубавились и в период подготовки предыдущего удара, и в ходе сегодняшней боевой деятельности.

Вот почему майор Лебедев был не то что недоволен, а озабочен новым приказом: организовать прощупывание дальних тылов противника, определить возможные пути продвижения крупных механизированных колонн в обход опорных пунктов в направлении крупного областного центра, в еще далеком тылу врага, а главное, уточнить его резервы.

Задание предусматривало посылку в тыл квалифицированных, всесторонне подготовленных офицеров. А где таких набрать? Хороших специалистов, дельных и смелых офицеров, конечно, много. Но ведь нужны люди, владеющие еще и данными, и опытом разведчика. Лебедев мысленно перебирал всех офицеров полковой и дивизионной разведки и с грустью понимал, что нужных ему универсалов не так уж много… Некоторых, конечно, могут заменить на время их отсутствия их помощники-сержанты, а некоторых и не заменишь: им, опытным, достались только что пополненные молодежью взводы, и они еще должны сделать из ребят настоящих разведчиков.

Всего следовало послать в тыл три – четыре группы. Руководителей двух Лебедев мысленно определил, для третьей годились две кандидатуры, а вот для четвертой… Для четвертой оставался только младший лейтенант Андрей Матюхин.

Младшим лейтенантом Матюхин стал в госпитале, куда попал после предыдущей разведки. Ему ампутировали отдавленные танковой гусеницей фаланги двух пальцев на ноге. Он слегка прихрамывал, точнее, не прихрамывал, а как бы не верил в свою неудачливую ногу и ставил ее на землю более осторожно, чем другую, здоровую. Кроме того, у него было довольно серьезное ранение в грудь. Врачи даже собирались комиссовать его и перевести в нестроевые, но Матюхин попросил дать ему еще некоторое время на лечение.

По ночам он уходил за госпитальные палатки, бегал, прыгал, вместо турника приспособил крепкую ветку. Дней через десять он пришел к лечащему врачу и сказал:

– Проверился. Воевать могу. Можете комиссовать, можете не комиссовать, а на передовой буду.

Так он вернулся в свою отдельную разведывательную роту и стал командиром того самого взвода, в котором когда-то служил рядовым и где заработал право и честь присвоения офицерского звания.

Майор Лебедев берег Матюхина и следил, чтобы пока его взводу не давали серьезных заданий. Но сейчас, кажется, пришло и его время…

Майор постоял у своей избы, отметил, что артиллерийская дуэль уже окончилась, а бомбежка, видимо, дала немногое – зарево казалось тусклым. Значит, пожар разгорелся невеликий.

Служебный «виллис» стоял за избой, слабо поблескивая стеклами и рано выпавшей росой. Шофер спал на оставленной возле хлева телеге, и майор, не став его будить, сел в машину, вынул второй ключ зажигания, завел двигатель, дал ему прогреться и тихонько, будто на ощупь, выехал со двора. Шофер так и не проснулся.

За околицей Лебедев опустил на капот ветровое стекло – так удобней следить за серой проселочной дорогой, и поехал в дивизию, чтобы поговорить с младшим лейтенантом Матюхиным.

Дорога вилась между полегших, кое-где тронутых оспинами разрывов и исполосованных гусеницами и колесами хлебов, затаенно-темных перелесков, в которых тревожно угадывались белые стволы берез. Это мелькание белых, странно неживых стволов настораживало, подстегивало нервы, и майор, сам не замечая того, передвинул кобуру с трофейным «вальтером» на живот. Потом, опять сам того не замечая, чуть прибавил скорость. Узкие лезвия света, вырываясь из-под надетых на фары маскировочных коробок, скользили по бархатистому проселку, не трогая ни хлебов, ни лесов, ни разбитых войной, горестно накренившихся ферм и овинов. Только в нечастых деревнях редкие стекла изб покорно отражали отсветы фар, вспыхивая застенчиво и отчужденно…

Километрах в трех от лесного хутора, где расположилась разведрота, по обеим сторонам песчаного проселка встали высокие, смутно бронзовеющие сосны, у комля прикрытые разрастающимся подростом: бор старел. Сразу потемнело, и подлесок под фарами высветлился. По днищу и крыльям зашуршали отбрасываемые колесами песчинки.

Прислушиваясь к этому новому звуку, майор не заметил, как из подроста вынырнули три согбенные стремительные фигуры и бросились наперерез. Лебедев увидел их почти перед самой машиной и инстинктивно нажал на тормоза.

– Стой!

«Контрольно-пропускной пункт? – подумал Лебедев, но мгновенно решил, что здесь, на глухом проселке, его быть не должно. – Может быть, просятся подвезти?»

Однако окликнувшие расположились что-то уж слишком сноровисто. Двое по сторонам проселка, третий – в центре. Отсветы фар прошлись по изготовленным автоматам. Какие это автоматы – майор не разглядел. Но только не наиболее распространенные – советские ГНИ, с круглым магазином и деревянным прикладом.

Теперь майор уже не гадал и, пожалуй, не думал. Все свершалось как бы само по себе. Он резко вывернул руль и так же резко нажал на газ. Машина вздрогнула и взвыла, по скорость набирать не спешила: колеса пробуксовывали в песке. Лебедев нагнулся и рывком схватился за рычаг мультипликатора, включая передние ведущие колеса.

Над самой головой пронеслась автоматная очередь. Лебедев боковым зрением увидел вспышки выстрелов слева. Он пригнулся еще ниже и уже в отчаянии нажал на газ. Машина рывками, с дрожью метнулась вперед. Что-то глухо ударилось о крыло. Повиливая рулем, бросая машину из стороны в сторону, майор помчался по проселку, мечтая только об одном – на одном из поворотов не врезаться в деревья.