Изменить стиль страницы

Аринбасарова Наталья & Двигубская Екатерина

Лунные дороги

Посвящаю эту книгу Марии Константиновне,

самой лучшей маме в мире

— «О Боже! Что это? Не хочу, не хочу! Не надо. Мне и здесь хорошо! Зачем вы меня тянете?! Что тут происходит? Ой, ой, ой, куда вы меня потащили? Да, что это вы так орете?».

— «Девочка! У вас родилась девочка. Четыре килограмма!»

24 сентября 1946 года в роддоме около Новодевичьего монастыря родилась девочка весом четыре килограмма. Ее мать — полька, отец новорожденной — казах, офицер Советской Армии. Девочку назвали Наташей. У крохотной Натальи были предшественники — старший брат Юра, после которого не замедлил появиться бойкий Арсен.

После рождения, как у всякого младенца, последовали годы забытья. Потом яркая вспышка первого воспоминания, позже облекшегося в витиеватую форму изложения: «Цепкие мамины руки хватают меня, растягивают вдоль груди. Пахнет фиалкой. Родинка на мизинце нагло прыгает перед глазами. Я брыкаюсь и воплю. Мою худую попу оголили, подставили под что-то холодное и колючее…».

Это был укол от дифтерии. Саму болезнь Наташа не помнит, но память о насилии, свершенном над ее маленьким задом, не раз возвращала девочку в затерянный мир детства.

Байрам — Али

Болезни — неотъемлемая часть земного существования человека. Наташу мучили разнообразнейшие недуги. Например, у нее была пупочная грыжа, от которой она падала в обмороки. Открывая глаза после мутного забытья, Наталья видела перед собой взволнованное лицо мамы. Мария Константиновна быстро-быстро шептала слова, Наташа их не слышала, находясь под глухим колпаком дурноты. Ее брали на руки, целовали. Кроха была безмерно благодарна грыже за мгновения нежности. В эти драгоценные минуты мама принадлежала только ей!

Как все слабые дети, Наташа скрывалась от хрупкости своего здоровья в спасительных дебрях фантазий. Иногда, заснув в полумраке комнаты, она просыпалась от чьего-то пристального взгляда. Шесть кровожадных глаз впивались в нее. Огромное бесформенное чудовище затаилось, оно тяжело дышало, от духоты в глазах у Натальи темнело, плыли разноцветные, режущие пятна. И тут она начинала вопить, она звала и звала на помощь, умоляя спасти ее от этого существа. И всякий раз в комнату входила мама, ничуть не боявшаяся ужасного монстра. Она распахивала окна, свет врывался в комнату, страх таял. Все предметы становились бытово-понятными.

У Марии Константиновны на деревянном сундуке стоял чемодан, на нем чемодан поменьше, а сверху совсем маленький. Они были уютно прикрыты кружевной салфеточкой. В темноте вся эта хозяйственная постройка с блестящими замками и крахмальной салфеткой, представлялась страшенным чудищем с шестью глазищами, зловеще поблескивающими из-под залихватского чуба.

Больше всего на свете Наташенька боялась, что ее мама умрет. Мама умрет! Мама умрет! Эта мысль душила Наташу, горячие слезы выливались из ее глаз.

Часто ночью Наталья шла тихими ножками к родительской кровати, становилась около изголовья и смотрела в усталое лицо матери. Она стояла на дощатом полу, прислушиваясь — дышит ли мама? Слушала, слушала, пока глаза не начинали слипаться. Тогда Наталья таращила их, да так, что ей казалось, что глаза вот-вот выпрыгнут и поскачут по гладкому полу.

Девчушка старательно измышляла для себя самые страшные мучения во спасение мамы: «Что бы еще я могла вытерпеть за маму?». Наташа изобретала страдания с таким самоотверженным рвением, будто решение — будет жить мама или нет — зависело от него. Самым мучительным испытанием, которое мог измыслить ее маленький мозг, было — нырнуть в сортирную яму.

Шел 51-ый год. Туркмения, Байрам — Али — провинциальный городок, названный в честь двух братьев батыров Байрама и Али. Постоянные эпидемии дизентерии, черной оспы и других не менее прилипчивых болезней. Грязь, жара, нищета способствовали процветанию заразы. Мария Константиновна категорически запрещала детям ходить в общественный сортир. Он походил на грустный скворечник, давно покинутый птицами. Детям не позволялось приближаться к нему ближе, чем на сто метров — это было самое гадкое, страшное, категорически запретное место. И вот именно его в ночных бдениях Наталья избрала для испытания своей дочерней любви.

К счастью, ей не пришлось спасать мать таким самоотверженным способом. Благоговейное послушание воле родителей взяло верх над отвагой бесстрашного сердца. Она не смела подойти к сортиру. Дети продолжали ходить на горшок. «Интересно, сколько же горшков вынесла мама?» — пыталась подсчитать Наталья: «Да, незавидная арифметика!».

Семья Аринбасаровых из семи человек жила на одну папину зарплату. Продукты и хозяйственное мыло выдавались по карточкам. Мыло использовалось только для купания детей. Мария Константиновна, как величайшей драгоценностью, скользила пахучим кусочком по вертлявым тельцам.

— «А ну-ка, стой спокойно, не вертись! Таня, ты куда полезла! Я кому говорю, не садись голой попой на скамейку?!» — из последних сил выкрикивала Мария Константиновна. Был банный день — первыми мыли девочек, сначала старшую Наташу, потом Танюшку. Мария Константиновна заворачивала свежевымытых детей в простыни и белым кулем несла в дом. Душ находился во дворе.

Наталья полюбила густой запах хозяйственного мыла на всю жизнь. Запах детства! Много позже, когда она ходила беременной и страдала токсикозом, она покупала кусочек хозяйственного мыла и вдыхала его чарующий аромат. Как ни странно, тошнота проходила!

Стирала Мария Константиновна углем от саксаула, преимущественно мужнино обмундирование. У детей одежки было мало — в основном бегали в трусах, сшитых мамой на старенькой ручной машинке «Зингер». Особенно не нарядишься — пятьдесят два градуса жары, в песке можно яйцо испечь.

— «А почему девчонкам в горошек, а нам в полосочку?» — протестовал Арсен.

— «Потому что, потому оканчивается на у» — исчерпывающе отвечала Мария Константиновна.

— «А… Так бы сразу и сказала» — говорил себе под нос мальчик. «А можно мне хлеба с сахарком?» — значительно громче спрашивал он.

— «Можно, только спроси у ребят, хотят ли они?».

Ну как можно не хотеть? Это было замечательно вкусно! Кусок черного хлеба побрызгать водичкой, посыпать сахарным песком и бегом на улицу!

Ребята во дворе тут же начинали клянчить: «Дай откусить, дай откусить!». И кусок хлеба мгновенно исчезал в прожорливых ртах голопузых рябятишек.

Когда Наталье было восемь лет, она впервые увидела туалетное мыло. Земляничное мыло — это же поэзия послевоенных лет! Ядовито-розового цвета, настырно пахнущее. Оно казалось чем-то волшебным! И очень хотелось его съесть.

Папа — Утевле Туремуратович был военным. Его переводили с места на место по всей Азии. Все детство Наташи прошло по воинским частям. Где они только не жили — в конюшнях, которые все еще теплились навозным запахом, в облупленных сараях. Через их щелистые стены дети наслаждались ночным великолепием — стрекот цикад, самодовольное чавканье жаб, вой шакалов, сливающийся с настороженным басом дворняг. Рассвет золотил жилище и озорной голос петуха гнал слабеющую ночь.

— «Таня, ты спишь?». Вместо ответа ровное посапывание. «Таня, Таня» Наташа потрогала плечо сестры, но богатырский сон младшенькой не может нарушить столь деликатное вмешательство. Наташа протянула прозрачную ручку и хвать сестру за нос.

— «Ты чего?» — выкатив черные глазища, спрашивает Таня.

— «Пора!»

— «Давай еще поспим?»

— «Нет, будет поздно».

Две маленькие девочки свесили загорелые ножки, ступили на пол, за ночь земля не успела остыть. Татьяна отчаянно пыхтя, крадется к выходу. На лбу Наташи выступили прозрачные капельки пота, открыла на что-то жалующуюся дверь.

— «Танька, не сопи. Всех разбудишь»

— «Угу» — ухает младшая.

Свобода! Девочки вырвались из терпкого воздуха сарая в свежесть утра. Пять часов. Реденькая травка плачет. Природа румяная, надушенная утренними запахами. Беззаботная. Сестры бегут босыми ногами по колючей земле. Радостно хохочут. К ним летит стайка озорных воробьев. Щебет птичек!