Весной 1937 года Цзян Цзинго вместе с Фаиной был вызван в Москву. Здесь с сыном Чан Кайши провели соответствующие беседы, и Цзян поклялся твердо следовать указаниям ИККИ. 28 марта 1937 года по пути в Китай он отправил телеграмму Димитрову: «Посылаю Вам мой самый сердечный большевистский привет с дороги. Все Ваши инструкции будут выполнены»[74].

Вскоре после приезда в Китай, однако, большевистские иллюзии у него развеялись. Вождь народов ошибся в нем так же, как когда-то в его отце. Никакие инструкции Коминтерна Елизаров выполнять не стал, а по поручению Чан Кайши, превратившегося в одночасье из «кровавой собаки черной китайской реакции» в обожаемого отца, отправился в качестве заместителя директора провинциального бюро по поддержанию порядка в провинцию Цзянси, то есть как раз в тот район, где после отхода главных сил КПК на северо-запад все еще действовали отдельные партизанские коммунистические отряды. «Кости и мясо соединились, сын вернулся из России, — записал в дневнике Чан Кайши. — Разлука продолжалась двенадцать лет, теперь духи предков могут успокоиться». Впоследствии Цзян Цзинго при поддержке отца сделает головокружительную карьеру и после смерти родителя в 1976 году станет его преемником.

Почему он так быстро изменил идеалам молодости? Кто знает? Возможно, прав его биограф В. П. Галицкий: Николай Елизаров разочаровался в сталинском социализме, еще будучи в Советском Союзе, и воспользовался заданием Сталина для того, чтобы вовремя бежать из России.

Как бы то ни было, но достижение договоренности между Гоминьданом и компартией ускорил не приезд Цзян Цзинго в Китай, а обострение внутриполитической ситуации. Весной 1937 года японцы все активнее концентрировали войска в нескольких километрах от Бэйпина. Именно поэтому в конце марта в Ханчжоу Чан Кайши встретился с представителями КПК Чжоу Эньлаем и Пань Ханьнянем и провел с ними прямые переговоры. Было решено, что КПК сохранит контроль над своими вооруженными силами, которые будут состоять из трех дивизий общей численностью чуть более 40 тысяч солдат; коммунисты будут по-прежнему контролировать правительство своего района, но подчиняться приказам Нанкина¹⁹. В начале апреля Политбюро ЦК КПК после долгого обсуждения одобрило это решение.

3 апреля 1937 года Чан Кайши в обстановке секретности провел в Шанхае переговоры с советским послом Богомоловым: в обмен на союз с КПК Чан хотел заручиться согласием правительства СССР помогать Гоминьдану материально. В то же время мстительный Чан отстранил от командования 17-й армией Ян Хучэна, одного из «сианьских заговорщиков», участвовавших в его аресте. Он приказал Ян Хучэну выехать на «учебу» за границу.

29 мая полуофициальная делегация ЦИК Гоминьдана посетила Яньань. На приеме в ее честь Мао Цзэдун сказал: «В прошлом в течение десяти лет между нашими партиями не было единства, сейчас ситуация изменилась. Если между нашими двумя партиями по-прежнему не будет единства, страна погибнет»²⁰. По предложению главы делегации ГМД, видный деятель компартии Линь Боцюй, бывший близкий соратник Сунь Ятсена, вместе с одним из наиболее престарелых гоминьдановцев — членов делегации совершили символическое паломничество к могиле легендарного правителя Древнего Китая Хуанди, за двести ли к югу от Яньани. Два почтенных революционера стерли пыль с плиты на могиле в знак того, что отныне все существовавшие противоречия между враждовавшими партиями устранены. Мао остался очень доволен. «Теперь у меня появилась надежда»²¹, — сказал он.

Визит делегации ознаменовал прекращение столкновений между войсками КПК и Гоминьдана. 8 июня возобновились прямые переговоры между Чан Кайши и Чжоу Эньлаем. На этот раз они проходили в курортном местечке Лушань, в провинции Цзянси. В них также принимали участие Линь Боцюй и Бо Гу. Беседы продолжались вплоть до 15 июня и оказались успешными. Была достигнута договоренность о прекращении гражданской войны, и три принципа Сунь Ятсена объявлены идеологической основой сотрудничества²².

Но только после начала широкомасштабной японо-китайской войны 7 июля 1937 года произошло, наконец, оформление единого антияпонского фронта. Непосредственным поводом к этому послужила японская бомбардировка Шанхая, центра экономических интересов Чан Кайши и англо-американских инвесторов. Это событие имело место 13 августа. Через несколько дней, 22 августа, доведенный японцами до предела генералиссимус заключил договор о ненападении с Советским Союзом, обещавшим помочь Китаю в борьбе с японской агрессией. В тот же день он отдал приказ о включении Красной армии в состав находившейся под его командованием Национально-революционной армии. РККА была переименована в 8-ю полевую армию в составе трех дивизий: 115-й под командованием Линь Бяо, 120-й (командир Хэ Лун) и 129-й (командир Лю Бочэн). Командующим армией был назначен Чжу Дэ, его заместителем — Пэн Дэхуай. Вскоре было утверждено и правительство так называемого Особого пограничного района Китайской Республики — так теперь стала называться Северо-западная канцелярия Центрального правительства КСР. Этот район включал в себя 18 уездов провинций Шэньси, Ганьсу и Нинся²³. Председателем его Чан Кайши утвердил Линь Боцюя, который и без того выполнял эти обязанности с конца февраля 1937 года вместо Бо Гу, перешедшего на работу заведующим орготделом ЦК КПК²⁴. Через месяц, 22 сентября, была опубликована декларация компартии о признании руководящей роли Гоминьдана, а 23-го — заявление Чан Кайши об образовании единого антияпонского фронта всех политических партий страны. Сталин мог торжествовать: Китай хотя и формально, но все же объединился в борьбе с Японией, что существенно понижало шансы японского вторжения в СССР.

С реальным же объединением по-прежнему существовали проблемы. И главная из них заключалась в том, что ни Чан Кайши, ни Мао Цзэдун не доверяли друг другу и, по сути дела, никакого действительно единого фронта не хотели.

Что касается Мао, то он, как мы видели, шел на переговоры с Нанкином буквально «из-под сталинской палки». Политика единого антияпонского фронта давалась ему с трудом, и он принял ее только тогда, когда решил, что из нее можно извлечь определенные выгоды. В его сознании эта политика в конце концов тесно переплелась с прежними коминтерновскими положениями о неизбежности так называемого «некапиталистического» пути развития Китая, под которыми недвусмысленно понимался все тот же социалистический вариант развития, только отчасти завуалированный. Мао по-прежнему исходил из старых установок самого Сталина, который еще в конце ноября 1926 года, в период работы 7-го пленума ИККИ, внес «социалистическое уточнение» в мифическую ленинскую идею о будущем «некапитализме» стран Востока, которую никто толком ни в Коминтерне, ни вне его не понимал. Вождь большевистской партии обосновал тогда мысль о том, что рано или поздно вся национальная буржуазия Китая перейдет в лагерь реакции и роль вождя революции неминуемо окажется в руках китайского пролетариата и его партии; под руководством последних в стране будет установлена революционно-демократическая диктатура пролетариата и крестьянства, а эта последняя неминуемо откроет возможность для перехода к «некапиталистическому, или, точнее, к социалистическому развитию Китая»²⁵. Тезис о равнозначности «некапитализма» и социализма был закреплен в решениях VI Всемирного конгресса Коминтерна в августе 1928 года, подтвердившего, что именно такого рода перспектива ожидает китайскую «буржуазно-демократическую и антиимпериалистическую» революцию после победы КПК.

В эту теорию Мао верил безоговорочно и именно ее все прошедшие годы стремился осуществить на практике. И в этом смысле новые игры с Гоминьданом, китайской интеллигенцией и буржуазией не означали для него какого-то качественного этапа в развитии концепции китайской революции. Кратковременный зигзаг на пути к социализму не мог с его точки зрения изменить характер будущей коммунистической революции в Китае: та по-прежнему оставалась для КПК «некапиталистической, или, точнее, социалистической». Об этом Мао недвусмысленно заявил на партийной конференции советских районов, созванной в начале мая 1937 года в Яньани: «Решительное руководство демократической революцией есть непременное условие завоевания победы социализма. Мы боремся за социализм… Сегодняшние усилия должны быть обращены к завтрашней великой цели; упускать из виду эту цель — значит, перестать быть коммунистом. Мы за перерастание нашей революции, за перерастание демократической революции в социалистическую»²⁶.