С другой стороны, было бы абсурдным представлять средневековую этику глубоко проникнутой воинскими ценностями, духом и подчиненной им; воинскому идеалу были чужды христианские и куртуазные ценности (пока еще нет буржуазных) даже тогда, когда первые уступали место вторым или в некотором смысле сливались с ними. Если ограничиться рассмотрением светского мира одного лишь XV в., то существует множество социальных типов: итальянский гуманист, советник парламента, даже придворный, крайне мало обязанных рыцарским ценностям! Наконец, возможно, что войны имели менее разрушительные социальные последствия, чем в другие эпохи: не было обращений в рабство, как в античности, редки были массовые экспроприации и перемещения больших групп населения. Многие конфликты только слегка задевали общество и ограничивались высшими слоями, большинство же в это время ждало, когда пройдет гроза, чтобы вернуться в свою деревню и к своему наделу. Какое значение имело то, что сменился сеньор и восстановлена справедливость, – ведь оброк будет взиматься от имени нового сеньора. Если средневековое общество и было воинским, то прежде всего потому, что военные обязательства и деятельность составляли существенную часть ответственности и активности светских структур.

Столь же неверно было бы воображать средневековый мир в состоянии непрерывной войны, жертвой постоянных насилий военного люда. Здесь все строилось на контрастах, и только точные хронологические подсчеты для определенных периодов дали бы верную оценку. Создается, однако, впечатление, что если, вопреки возможности, составить в общем виде «сводки битв, подобно метеорологическим таблицам»[814], то окажется, что целые столетия Средневековья были менее трагическими, чем, например, XVI или XVII в. Иллюзия объясняется тем, что в Средние века жизнь охотно украшали военными образами. Война не пряталась, она без стеснения демонстрировала и афишировала себя в развлечениях, постройках и в стилях одежды.

Маленьким рыцарским армиям обычно любят противопоставлять огромные силы, которые могли собрать задолго до появления индустриальной цивилизации и взрывного роста производительных сил государства античности, Французское королевство или же великие азиатские державы (Багдадский халифат, Империя Моголов, Срединная империя). В абсолютных цифрах это несомненно: 90 000 воинов, отправленных Антигоном и Деметрием против Египта в 306 г. до н. э., 125 000 легионеров Римской республики во время Второй Пунической войны, 360 000 солдат ранней Римской империи[815]. Все это данные (достаточно надежные и правдоподобные), равных которым не найти в Средние века. В начале XVIII в. австрийская армия достигала 100 000 человек (1705 г.), французская – 300 000 (1710 г.), английская – 75 000 (1710 г.), русская – 200 000 (1709 г.), а шведская – 110 000 (1709 г.)[816]. Никогда в Средние века ни одно государство, каким бы могущественным оно ни было, не способно было собрать силы, превышающие 100 000 человек, даже на очень короткое время. Самая большая численность войск великих монархий Запада отмечена, вероятно, в первых десятилетиях XIV в. В августе и сентябре 1340 г. (когда был достигнут рекорд) Филипп Валуа имел на всех театрах военных действий около 100 000 человек (войска и вспомогательные силы), оплачиваемых им самим или городами и сеньорами; в это же самое время Эдуард III с союзными Нидерландами и империей мог противопоставить ему, вероятно, 50 000 человек.

Стоит, однако, заметить, что незначительное количество военных контингентов в Средние века объясняется только политической раздробленностью. По своим размерам и численности населения средневековые государства мобилизовывали силы отнюдь не малые. Когда Гастон Фебюс «желал начать войну, он мог рассчитывать примерно на 2500 человек в Беарне и Марсане; войска из графства Фуа и зависимых от него земель насчитывали примерно столько же»[817]; у нас нет данных для оценки численности населения графства Фуа, но известно, что в Беарне в 1385 г. было 50 000 жителей; умножим это число на три, чтобы получить количество всех подданных Гастона Фебюса, и получим соотношение между размером войска и населением 1:30, что сравнимо с тем же показателем (1:27) для Пруссии в 1740 г. и более чем вдвое выше показателя (1:66) для Франции в 1710 г. Для фалькиркской кампании 1298 г. Эдуард I Английский собрал по меньшей мере 25 700 пехотинцев и 3000 кавалеристов; допустив, что население страны составляло в общем 4 млн. человек, получим соотношение между размером армии и численностью населения 1:139, тогда как в 1710 г. оно составит 1:150[818]. Во второй половине XV в. швейцарцы (если бы были мобилизованы все люди подходящего возраста и способные сражаться), могли бы выставить армию от 50 до 60 тыс. человек. Примечательно, что несколько раз их войска достигали 20 000 человек[819].

Настоящей трудностью для средневековых властей был не сбор значительных армий (во всяком случае после 1200 г.), а их содержание на должном уровне более нескольких недель[820]. В отношении Нового времени правильное сравнение должно касаться постоянных, регулярных войск. И в этом случае Средневековье разительно уступало: даже Французское королевство, бывшее пионером в этой области, имело во второй половине XV в. регулярную армию примерно в 15 000 человек, что при средней численности населения, равной 8 млн., давало соотношение 1:533.

Дело в том, что средневековым государствам долгое время не хватало денежных средств, и они располагали только слабой администрацией. Однако нужно признать, что если они постепенно развили и укрепили эти структуры, то во многом под давлением потребностей войны, этого самого сильного стимула. Кроме того, большая часть и без того недостаточных денежных средств поглощалась военными расходами: в течение двух последних столетий Средневековья (источники, правда, позволяют дать лишь приблизительные оценки) для государства было нормальным расходовать на войну половину своих доходов как постоянных, так и непредвиденных[821]. Война – причина и смысл существования политической власти. «Любая империя и любая сеньория берут свое начало в войне»[822].

Заметим, наконец, что средневековую войну нельзя изучать изолированно. Она отчасти была наследницей античной войны благодаря некоторым техническим аспектам, обычаям и особенно парадигме, предложенной римской армией. В военной области Средневековье также находилось в тени Рима[823]. Было бы ошибкой считать, что увлечение римскими легионами и орлами впервые возникло лишь во времена Макиавелли. Еще очевидней, что между войнами Средневековья и Нового времени нет разрыва, наоборот, есть постепенный переход, медленные преобразования как на практическом уровне, так и на уровне ментальности. Долго еще будут жить рыцарский миф и память о Роланде и доблестных рыцарях. Брантом в своем «Рассуждении о полковниках пехоты Франции» благоговейно вспоминает времена Фруассара, пленение короля Иоанна и великие войны с англичанами[824].