2. Доспех (лат. lorica, thorax, bruina) чаще всего, видимо, делался из металлических колец (для аламаннской кольчуги – в форме рубахи с капюшоном и двумя очень короткими рукавами, доходившей до бедер или колен, необходимо было 35-40 тысяч колец), но мог быть также кожаным, покрытым металлическими чешуйками. Набедренники (лат. ocreae, герм. bagnbergae) упоминаются лишь в «Рипуарской правде» (Lex ribuaria)[393].

3. Шлем (лат. galea, helmo) представлял собой или простой металлический колпак, или металлический остов, покрытый кожей или тканью.

Принадлежность этих видов оружия зависела от социального ранга владельца, таким образом археологи считают возможным определять его по содержащимся в захоронениях драгоценностям и оружию. После раскопок аламаннских могильников в Вюртемберге они пришли к выводу, что захоронения с мечом и саксом принадлежат свободным людям, захоронения с копьями, стрелами или топорами – полусвободным людям, а захоронения без оружия – несвободным людям. Была предложена и другая классификация: присутствие меча свидетельствует о погребении свободного и зажиточного крестьянина, сакс является принадлежностью мелкого свободного крестьянина, копье – принадлежностью полусвободного крестьянина, а несвободным не клали вообще никакого оружия.

Распространение оружия предопределялось не только политическими и экономическими причинами, но и использовавшейся военной тактикой, о чем нередко забывают. Так, в эпоху великого переселения народов и в начале меровингских времен преобладание меча и боевого топора отвечало тактике индивидуального боя, когда сражение распадалось на серию параллельных, одновременных поединков; позднее, когда сражения стали вести объединенными отрядами, преимущество перешло к саксу (см. рис.)[394].

Так или иначе, у каждого народа были свои военные обычаи; говоря, например, об использовании коней, можно противопоставить франков и англосаксов (у которых конные воины были исключением) вандалам, остготам, вестготам и лангобардам, у которых конница была заметной частью войска, иногда даже преобладающей.

2. ПРОБЛЕМА СТРЕМЕНИ

На фоне постоянных поражений Франкского королевства в конце VII – начале VIII в. впечатляюще выглядят большие военные успехи каролингской эпохи начиная со времени правления майордома Карла Мартелла (ум. 741 г.). В основе этих побед лежат, конечно, причины политического порядка – восстановление власти франков под руководством новой династии, которая, опираясь на могущественный и широкий слой вассалов, смогла создать и использовать очень сильную армию. Но эта сила во многом была обеспечена революцией в области тактики: если в конце VII в. франкская армия состояла главным образом из пехотинцев, то с VIII в. (если не в количественном, то в качественном отношении) преобладающей стала конница. Согласно концепции Г. Бруннера[395], майордом быстро произвел эти перемены после того, как столкнулся с мусульманами в битве при Пуатье (25 октября 732 г.). Чтобы создать тяжелую кавалерию, он произвел массовую систематическую конфискацию церковных имуществ, за счет чего прямо или косвенно, часто в форме прекариев, наделил землей своих вассалов, обязав их нести конную службу. Таким образом, сразу же или, по крайней мере, за короткий период сложились основы феодализма.

Несколько лет назад американский историк Линн Уайт добавил новый аргумент к концепции Г. Бруннера, довольно глубоко ее переработав[396]. По его мнению, Карла Мартелла и его сыновей Пипина Короткого и Карломана вынуждала развивать конное войско суровая необходимость, и с этой целью они проводили реорганизацию королевства, создавая бенефициальные и феодальные структуры. Но эта необходимость не была напрямую связана с борьбой против мусульман, ибо, с одной стороны, эта борьба в действительности занимала второстепенное место в их стратегических планах, а с другой – первые конфискации церковных имуществ осуществлялись, по-видимому, еще до битвы при Пуатье. Если потребность в коннице действительно дала о себе знать в первой половине VIII в., то это, вероятно, произошло благодаря тому, что во франкском обществе в это время быстро распространялось стремя, неизвестное греко-римскому миру, засвидетельствованное в Китае в V в., а в Иране и у аваров – в конце VII в. Последствия этого можно легко понять. «Попробуйте представить себе всадника без стремян, сидящего на попоне вместо седла <...> вступающего в бой с другим всадником или пехотинцем. Этот всадник вооружен копьем, мечом или топором. Может ли он, держа копье наперевес, ударить по противнику? Очевидно нет, ибо без седла и стремян от этого удара он слетит с коня. А может ли тот же самый всадник нанести противнику мощный удар мечом? Тоже нет, поскольку необходимость сохранять равновесие на коне не позволяет разить с силой. А теперь представим себе того же всадника со стременами и в седле. Все, что ранее было невозможным, оказывается легко выполнимым. Малоэффективный прежде конный воин (если только он не лучник) становится страшной силой в наступательном бою, а если предположить, что всадник хорошо защищен броней, то он действительно становится королем на поле боя»[397]. «Античность придумала кентавра, а раннее Средневековье сделало его владыкой Европы»[398].

Некоторые ученые разделяют мнение Линна Уайта. Так, Ж. Дондт замечает, что «хотя точно не известно, когда стремя и седло распространились на Западе», зато установлено, что это произошло, самое позднее, во второй половине IX в. «Было бы слишком просто сказать, что у Карла Мартелла неожиданно возникла потребность в обширных землях, дабы привязать к себе побольше вассалов; но все становится намного яснее, если к этой потребности прибавить преобразование военной организации, которое было полностью оправдано благодаря появлению нового типа воина – тяжеловооруженного кавалериста, способного наносить мощные удары копьем и мечом, что обеспечивало королевской армии превосходство и над внутренними, и над внешними врагами»[399].

Однако против этой теории были высказаны возражения. Так, Б. С. Бегрек[400], проанализировав главные аргументы, взятые из письменных источников, отвергает их.

1. В 758 г. дань саксов в 500 коров была заменена Пипином Коротким данью в 300 коней, но следует заметить, что еще в 748 г., т. е. после того, как во франкской армии якобы появилась большая кавалерия, тот же Пипин принимал дань в 500 коров.

2. Согласно «Анналам Петавия» (Annales Petaviani), в 755 г. «Тассилон прибыл на мартовские поля, но они были перенесены с марта на май». Этот перенос уже давно связывали с необходимостью дождаться появления травы, чтобы отправиться в поход. Но выражение «мартовские поля» (campus martius) в строгом смысле слова означает, безусловно, сбор ополчения не в определенном месяце года, а лишь в определенном месте, которое в подражание римской традиции называли полем бога войны Марса[401]. Впрочем, если Каролинги и проявляли заботу об обеспечении конницы фуражом[402], то ведь и при Пипине, как и при Карле Великом военные кампании иногда начинались в первые месяцы года и, бывало, затягивались на всю зиму, как поход против саксов 784-785 гг. Добавим, что «майские поля» берут начало с 612 г.

3. Говоря о Дильском сражении 891 г., «Фульдские анналы» (Annales Fuldenses) отмечают, что «у франков не принято сражаться „pedetemptim“. Но за этим наречием стоит представление не о пешем строе, а о медленном, осторожном ведении боя.